— Да, я знаю об этом, Ганс. — Хелльнер была напугана. — И, конечно, легко защитишься от обвинений.
— Если бы не ты, старая сука, — голос Бреслерa снова опустился, — то бы не было никаких обвинений.
Хелльнер резко встала. Большая коробка с щелоком упала в воду. Мок, увидев это, попытался вылезти из ванны. Хелльнер бросилась на него с когтями. Грохот выстрела потряс ванной комнатой, а пуля, отброшенная рикошетом, разбила плитку с синим странником, марширующим в себе только ведомую сторону. Над головой Хелльнер появилась розовая дымка. Когда она падала на Мока, в ее глазах отразилось безграничное изумление. Всей тяжестью рухнула на него и оказались тоже в ванне. Среди ее сколтуновых волос регулярными толчками вытекала темная кровь.
Мок быстро выбрался из ванны и, воя от боли, передвинул рычажок душа. Лил на себя холодную воду, а мокрые седые волосы на его теле складывались полосами, как морские водоросли. В щелочной ванне тело Хелльнер подрыгивало в агонии. В ванной разносилась вонь гари.
Гнерлих равнодушно наблюдал за Моком и совершенно не беспокоился о струях воды, которые прыскали по ванной, замачивая его недавно отглаженные брюки. Мок выключил душ и выполз из ванной. Его мокрое красное тело овеяли порывы холодного сквозняка. Гнерлих вышел также и наступил Моку на шею.
Капитан лежал распластанный на грязных каменных плитках и начал беззвучно просить о милосердной пуле.
— Я тебя не убью, Мок — сказал Гнерлих, как будто читая его мысли. — Ведь тебе все равно придется меня преследовать. Все еще должен алкать справедливости. Я ухожу, но ты меня догоняй. Ведь если не выслеживаешь людей, ты не существуешь.
Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, пять часов вечера
Мок сидел на кухне и то и дело погружал обожженное лицо в раковину, наполненную холодной водой с уксусом. Его трясло от холода, хотя он разжег под кухней и тепло оделся в несколько слоев чистого белья. Верхняя одежда у него была в плачевном состоянии: светлое пальто из верблюжьей шерсти было забрызгано кровью, как и воротник и лацканы коричневого пиджака, а разорванная почти пополам рубашка висела на затянутом узлом галстуке.
Мок в очередной раз приложил щеку к холодной воде. Его ухо улавливало под поверхностью какие-то далекие звуки: взрывы, толчки, регулярные биения — как будто кто-то ударял в трубы.
Боль обожженного лица стихала, чтобы снова вернуться, когда высовывал голову из холодной воды. Тогда же немного воды выливалось из ушей и создавало фильтр, который заглушал внешние звуки, отгораживая Мока от света горящего Бреслау.
Не слышал, следовательно, ни лязга замка в двери, ни легких шагов в коридоре. Снова окунул лицо в воду. На этот раз один и второй глаз оказался под водой. Через прозрачный, вибрирующий и искажающий слой жидкости он отметил, что керосиновая лампа на кухне гаснет, а потом снова загорается прежним блеском. Все еще держа голову в воде, понял, почему так происходит. Какая-то фигура скрыла лампу, а потом, отодвинувшись, снова позволяла ей осветить все помещение. Это, конечно, Карен пришла, сказал он себе, вызвав бурление в раковине, или нет, это, наверно, отпущенная графиня.
Мок резко вытащил голову из воды, а его волосы прилипли по стене тонкими струйками. В кухне был еще один человек. Не была это ни его жена, ни Гертруда фон Могмиц. Профессор Рудольф Брендел был представителем другого пола.
— Вера в вас спасла, дорогой капитан, — сказал профессор, глядя со слезами на глазах на Мока. — Вы спаслись из Festung Бреслау.
— Я не понимаю, профессор. — Мок вытирал ладонью лицо, избегая контакта с выжженным знаком вопроса.
— Пошли, быстро! — Брендел полуобнял Мока и начал поднимать его вверх.
— Я никуда не пойду. — Мок оттолкнул руки профессора и уселся тяжело на стул. — Теперь все мне объясните, или я не разговариваю с вами вообще.
— Здесь неприятная вонь. — Профессор потянул носом. — Как будто какая-то дама подпалила себе волосы утюгом.
— Эта дама в ванной. А впрочем, неважно. Закурим, а? — спокойно сказал Мок. — И забьем эту вонь. Но у меня больше нет папирос.
Профессор полез в карман плаща, и в его руке оказалась мягкая пачка настоящих лаки-страйков. Зажигалка Брендла, приставленная к папиросе Мока, овеяла его кожу жаром. Капитан отложил папиросу на стол.
— Не курю, — буркнул он.
— Вижу, что в последнее время вы многое пережили, — сказал Брендел с заботой в голосе. — Но я не буду об этом чем расспрашивать. Теперь что-то другое стало более важным. Вы — один из четырех выживших в Бреслау.
Мок посмотрел на Брендла равнодушно. Тот улыбался триумфально, таинственно и широко. Потирал ладони и каблуками выстукивал на досках пола какой-то медленный, величественный ритм, в котором Мок — интерпретирующий сегодня различные звуки досок — слышал трубы похоронного марша.
— Как вы, наверняка знаете, — Брендел затянулся глубоко папиросой, — мой отец, Рудольф Брендел-старший, физик и создатель снаряда с урановым сердечником.