Я успела разобрать покупки, принять душ, выстирать, высушить и надеть новое бельё и даже нанести макияж, а Алан продолжал объяснять то же самое. На часах была полночь, когда я смирилась с тем, что никто не закончит разговор вместе с рабочим днём, надела новый халат из плотного серебристого шёлка и пошла готовить ужин, потому что поправить психическое здоровье после этого разговора было необходимо даже мне, хотя я была просто слушателем, что творится в эмоциях Алана, я могла сказать на слух, без всякой Печати – что-то очень страшное.
В итоге он доказал собеседнику, что работать надо именно так, как он говорит, убедился в том, что его поняли правильно и полностью, попрощался и положил трубку. А потом громко и с чувством послал собеседника, который его уже не слышал, по всем маршрутам, по которым следует. Разговор вёлся на межмировом человеческом, посыл тоже был на нём, я не знала обсценную лексику во всей необходимой для понимания тонкостей полноте, но обороты всё равно оценила. Когда Алан вошёл в кухню, я улыбалась так, что он с опозданием прикусил язык, потом улыбнулся в своей бессовестно-очаровательной манере и развёл руками:
– Неужели я так плохо объясняю?
– Ты прекрасно объясняешь, – ответила я с улыбкой, возвращаясь к сооружению огромного бутерброда, который почти закончила. Алан подошёл ближе и обнял меня сзади, положил подбородок мне на плечо, потом потёрся об него лицом с тем самым инкубьим чувственным удовольствием, которое мне никак не давалось, сказал шёпотом:
– Удачно сходила за покупками?
– Как видишь.
– О, да, я вижу, – он поцеловал мою шею, расстегнул свою рубашку и прижался к моей спине голой грудью, обнимая меня за пояс и прижимая к себе сильнее. Ему было так хорошо, что эта волна докатилась до меня даже через закрытый канал Печати, я отложила нож и взялась за столешницу двумя руками, готовясь к новому эксперименту. Закрыла глаза и немного приоткрыла наш канал связи, не погружаясь в его эмоции, а как будто подсматривая в замочную скважину – ему было хорошо, просто восхитительно, на этот раз внутри него не кружились фейерверки, а струился серебристый шёлк и зелёные волосы, он в этом тонул, как в одеяле, как в пенной ванне, весь целиком. Но это было на поверхности, в более глубоких слоях сознания он всё ещё разговаривал по телефону, его раздражал собеседник и бесило собственное неумение заставить его работать как следует. Это раздражение было вершиной айсберга из неудовлетворённости своим бизнесом, своей крепостью и всей своей жизнью, а ещё глубже было ещё хуже – там сидел вечный голод демона, всегда помнящего о том, что сила конечна, и её точно не хватит на всех, поэтому надо хватать как можно больше при любой возможности. Я плавно вышла из этого состояния вовлечённого наблюдателя обратно в своё тело, открыла глаза, провела анализ ауры Алана и сразу же подправила дисбаланс, без формул, чисто визуально, у меня с каждым разом получалось всё лучше. Он тихо сказал со смесью усталой благодарности и раздражения:
– Хватит меня постоянно подпитывать, ты не мой донор.
– Мне не сложно.
– Я чувствую себя на иждивении.
– Я всю жизнь себя так чувствую, ты привыкнешь.
Канал связи всё ещё был приоткрыт, поэтому он понял, что я шучу, улыбнулся и сказал чуть серьёзнее:
– Это нечестно. Приятно и удобно, но не правильно.
– Почему приятно и удобно?
– Потому что ты меня успокаиваешь, а я тебя бешу. Ты не замечала?
– Нет. Почему ты так думаешь?
Он вздохнул и указал на почти готовый бутерброд:
– Можно я это съем, потом расскажу?
– Можно. Присажи... – я собиралась усадить его за стол и подать всё красиво, на тарелке, но Алан схватил бутерброд с доски и откусил половину, продолжая меня обнимать одной рукой и сжав бутерброд так сильно, что соус закапал на мой халат. Алан с опозданием отодвинулся и взял бутерброд по-другому, я медленно развернулась к нему и попыталась посмотреть в его бессовестные глаза.
Он выглядел как щеночек, который жуёт мои туфли и понимает, что он очень плохая собака, но остановиться не может, потому что вкусно. Потом его взгляд опустился на пятно соуса на моей груди и стал окончательно бессовестно-блаженствующим. Я поискала на его лице раскаяние ещё пару секунд, не нашла и сказала:
– Пойду переоденусь.
– Подожди! – с набитым ртом взмолился он, откладывая бутерброд и доставая телефон, – дай я это сфоткаю, не двигайся. Можно?
– Нет.
– Почему? – он так искренне удивился, что мне хотелось хлопнуть себя по лбу и громко вопросить небеса, в какой пещере есть интернет, но нет ни малейшего воспитания, и каким образом в этой пещере умудрился вырасти генеральный директор межмировой корпорации. Алан изобразил виноватые глазки и с тяжким вздохом спрятал телефон, я молча пошла переодеваться.
Сняв роскошный халат, который успела поносить меньше часа, я бросила его в корзину с грязным бельём и достала халат поскромнее, который было не жалко, надела его и вернулась в кухню, где Алан сидел за столом, опустив голову и положив ладони на колени. Я остановилась напротив и сказала:
– Рассказывай.
Он поднял на меня бесконечно честные умоляющие глаза и скороговоркой выдал:
– Мне стыдно, я очень плохой человек, но очень хороший в глубине души, где-то очень глубоко, не бей меня пожалуйста, я очень не люблю, когда мне больно.
Я медленно глубоко вдохнула, пытаясь удержать спокойное лицо, выдохнула и сказала:
– Ты сказал, что сначала поешь, а потом расскажешь, почему моя подпитка – это приятно и удобно, но неправильно. Ты поел?
– Да.
– Я за тебя очень рада. А теперь я буду есть, можно?
Он кивнул и встал всё с тем же виновато-бессовестным лицом:
– Хочешь, я тебе бутерброд сделаю?
– Делай. И рассказывай.
Он перестал кривляться и пошёл к оставленным мной продуктам, стал не особенно уверенно повторять то же, что делала я, и рассказывать:
– Подпитка по твоей системе не включает очистку силы, и энергетический обмен при поцелуях и прочих контактах её не включает. А учитывая, что у нас с тобой очень разное... всё, – он неловко рассмеялся, кивнул: – Да, у нас всё, что только можно, очень разное, начиная с пропорций сил разных стихий и заканчивая эмоциональным и чувственным наполнением, там мы вообще на разных полюсах. И поэтому, при обмене я получаю от тебя тяжёлую, холодную, спокойную и очень устойчивую энергию, которая опускается вниз и медленно растворяется в моей, меня это расслабляет и вообще действует благотворно. А ты получаешь супер-мега-лёгкую, активную, нервную и горячую энергию, которая у тебя не усваивается, а сразу выплёскивается, как капля воды в раскалённом масле. Поэтому ты психуешь, если есть хоть малейшая причина. Неужели не замечала?
Я задумалась, вспоминая наши немногочисленные энергетические обмены. Обычно я давала ему свою силу, и ничего не брала обратно, исключением был тот первый поцелуй в поезде, после которого я хотела вышвырнуть мамин проклятый торт в окно, да, тогда я тоже обвинила в этом чувстве влияние Алана. И сегодня в ресторане, он меня целовал, а потом выразил недовольство перспективой работы над контрактом, и я разозлилась. Сейчас это казалось совершенно логичным и понятным – он устал, ему нужно много сна, для его самочувствия будет лучше, если он сейчас ляжет спать, а не пойдёт работать, это очевидно. Контракт не горит, мы можем заняться этим завтра, от этого совершенно ничего не изменится.
– Да, я заметила. Просто не связывала это с энергетическим обменом. Нужно доработать систему, ты прав. Странно, что никто не жаловался, я же всем делаю одинаково.
– А с чего бы им жаловаться? – иронично улыбнулся Алан, – получить с переливанием дозу спокойствия и расслабления – это отличный бонус. Приятненького, – он поставил передо мной разделочную доску с огромным бутербродом, из которого во все стороны торчали листья салата и овощи. Я взяла доску и встала обратно к столу, достала из шкафа пики для канапе, быстро разрезала бутерброд на красивые столбики с удобными ручками, расставила их на двух тарелках, одну взяла себе, вторую поставила перед Аланом: