«Ничего. Спи, если на нарах это возможно. До связи».
Я спрятал перо и чернильницу в Ламбридажи и положил на неё левую руку.
— Спрячься в самой себе!
Чёрный том превратился в облачко дыма, которое тут же втянулось в родинку. Моя рука хлопнула по столешнице, потеряв опору.
Я снова лёг и, утомлённый впечатлениями, уснул. Не помню ни одного сна, который снился в ту ночь. Казалось, я только смежил веки, как в них ударил жёлто-оранжевый луч, вырвавшийся из-за облаков.
Громыхнул замок, и в проёме показался П.В… Я перевернулся на бок и только потом сел.
— Доброе утро, господин Переяславский. Благоприятно изволили почивать?
— Отлично.
Один помощник налил в умывальник свежей воды, другой поставил на стол тарелки и приборы, выглядевшие очень даже сносно для острога. Простого человека так уж точно не накормят, сразу подумал я.
— Наверняка, вы изволили взалкать?
— Чуть-чуть, — признался я.
— Тогда прошу присесть. Приятного аппетита.
П.В. удалился вместе с помощниками, оставив меня пожинать плоды острожской кухни. Эти плоды оказались приятными на вкус. Вероятно, готовились они отдельно.
Через час вновь явился надзиратель и пригласил прогуляться:
— Вас вызывают на допрос, господин Переяславский.
Столовые приборы пересчитали, вежливо загородившись спиной. Потом (уже менее вежливо) обыскали с ног до головы и провели по унылым коридорам в тусклое неуютное помещение с единственным запылённым окошком.
За пустым столом сидел главный следователь Западного отделения (я догадался, что это он, по мундиру, а также учитывая собственную должность). На мгновение показалось, что это упитанный сынишка одного из начальников забрёл в комнатушку, но потом я разглядел морщины, вислые щеки, неестественно большие для мальчика руки и понял, что передо мной зрелый, лучше сказать, полностью вызревший и начинающий потихоньку стареть мужчина. Веки его почти закрывали зрачки, и невольно создавалось впечатление постоянной дремоты.
В углу стоял дяденька богатырского телосложения, с неприятнейшей миной и красными, торчащими из-под соломенных волос ушами. Я сразу догадался, для чего он здесь.
— Садитесь, господин Переяславский, — сказал главный следователь. Голос у него был сладко-приторный, бархатный, с женскими нотками. — Меня зовут, если вы ещё не знаете…
— Увы, не знаю, — перебил я самым неделикатным образом, чтобы показать: имена начальников только потому, что они начальники, я знать наизусть не обязан.
Следователь приподнял веки, обнажив в глазках мышиного цвета искорки удивления, переходящего в раздражение и желание поквитаться.
— Меня зовут Эраст Владимирович Рубовский. Я главный следователь Западного отделения.
— Так и думал, — пробормотал я не без намерения.
— Простите?
— Весьма рад встречи, — я опустился на стул.
— Я тоже. Да, как видите, обстановка не радостная.
— Ага. Цветочков маловато, — кивнул я. — Люблю цветочки.
Мой лёгкий, беззаботный тон не понравился Рубовскому: я почувствовал, как воздух стал плотнее.
— Неловко говорить, но такова моя жестокая обязанность. Я возглавляю, как вы догадались, дело по злостному хищению ценных документов, на которых стоит гриф "Секретно".
— Догадаться не трудно, — вставил я.
— Это хорошо. Однако вы должны так же догадаться, что являетесь главным подозреваемым. И пока единственным.
— Значит, писарь Дмитрий, с которым я работаю, уже дал показания?
Рубовский медленно моргнул и ответил, глядя мне в глаза:
— Сразу. Он подтвердил свою невиновность и освобождён.
— При помощи какого же способа вы убедились в невиновности Дмитрия? — не повышая голоса, но с силой спросил я.
— А вам бы хотелось, чтобы он разделил с вами вину, господин Переяславский?
Я скривился и, не поворачиваясь, указал пальцем на угол помещения.
— Разумеется, я рад, что Митя невиновен. Просто тип, стоящий позади меня, навевает мысль, что ваши методы получения правды от подозреваемых противозаконны.
— Что вы говорите?.. — голос Рубовского был мягок до безобразия. Ему бы веер в руки, и вышла бы дама приятная во всех отношениях, которая первой услышала новость о похищении губернаторской дочки.
— А то и говорю, что пока этот молодец не покинет помещение, я говорить не буду.
Рубовский хмыкнул, но промолчал.
— Отвечайте, что вы делали с Дмитрием!
— О, не кричите на меня…
— Знаете что, господин Рубовский, — зашипел я. — Вы, конечно, ведёте это дело, в коем я по нелепой случайности оказался обвиняемым, но вы не должны забывать, что вы ниже меня по сословию. Ни-же, — добавил я с нежностью, а потом с упоением заметил, как задрожала у Рубовского челюсть и звякнули зубы.
— Мы ему дали эликсир правды, — с улыбочкой, скрывающей тик, ответил Рубовский.
— Я запомню, — я тоже улыбнулся и незаметно надавил на родинку: теперь, даже если меня будут поить уничтожающими память зельями (в чём я не сомневался), то всё происшедшее запомнит книга.
— Попробуйте, — согласился Рубовский, и веки ещё сильнее опустились на зрачки, — однако нам пора перейти к делу. Как вам известно, при внеплановой проверке выяснилось, что в архиве нет важной папки. Члены комиссии вызвали сотрудников нашего отдела, после чего были проведены обыски у работников всего отдела, в котором вы работаете. Похищенные документы нашли именно у вас, поэтому вам и представлено обвинение. Однако вы смеете отрицать попытку хищения, не так ли?
— Совершенно верно, — кивнул я.
— И это, я должен сказать, весьма неразумно, ибо все доказательства против вас.
— Простите великодушно: какие доказательства?
— Документы в ящике отцовского, а теперь вашего стола.
— А вы не допускаете мысль, что их могли мне подкинуть?
— О, вероятность сия невероятно мала, ибо ваш отец умел пользоваться магией, и охранных заклинаний, даже при поверхностном обзоре, наши жандармы обнаружили больше сотни.
— Зачем же мне класть документы не куда-нибудь, а в ящик отцовского стола? Вам не кажется это глупым для человека, который служит…
— Лучше — служил, — вставил Рубовский.
— …служит в сыскном агентстве?
— Вы просто не думали, что кто-то будет проверять наличие документов. К тому же, зачем их забирать навсегда, если можно сделать копии?
— Для чего же? — устало поинтересовался я.
— Это вам лучше знать.
— Мне?
— Вы — преступник, а преступник всегда лучше следователя знает, для чего ему нужны гадкие результаты его мерзких преступлений.
— Преступник, — задумчиво проговорил я. — Роль, конечно, заманчивая, но я не буду её играть.
От бешенства Рубовский затрепетал:
— Так я, по-вашему…
— По-моему, вы вообразили себя Шекспиром, во власти которого раздавать роли.
— Пусть будет так, — подумав, выдавил из себя Рубовский. — Но всё-таки приготовьтесь петь. — Он положил на стол лист пергамента, перо и чернильницу. — Это ваше признание, самое чистосердечное признание на белом свете. Оно уже готово, вам остаётся только подписать.
Я весело посмотрел на коллегу.
— Моя подпись к вашим услугам, — и я плюнул прямо на слово "признание".
Рубовский, внешне спокойный, как древняя гора Уральского хребта, поднялся и постучал в дверь. Снаружи её открыл П.В.
— Будьте добры, верните господина Переяславского в его камеру, но через час вновь доставьте ко мне. Мы выпьем с вами чаю, а Николай Иванович хорошо подумает над всем, что было предложено ему с такой добротой и обходительностью.
Меня провели мимо главного следователя, которого я не оставил без внимания и скривил презрительную рожу.
Прошедший час, разумеется, ничего не дал. Мне сознаваться было не в чем. Я пытался подавить страх перед избиением, которое было так же неизбежно, как падение камня из разжатой ладони.
На этот раз П.В. шепнул мне при выходе:
— Слушайте Эраста Владимировича. Делайте все, что он вам говорит-с. Так лучше будет-с.
— Для кого лучше? — вспыхнул я, отступив от надзирателя на пару шагов, как от больного проказой.