— Для вас, для нас, для всех, Николай Иванович.
— Нет, П.В., лучше будет только для господина Рубовского, а мне, видите ли, не хочется, чтобы ему было хорошо. Такая вот у меня маленькая прихоть.
Надзиратель надул усы, обиженный тем, что я не оценил его доброе намерение защитить меня. Впрочем, я сомневаюсь, что он ничего не знал о тех способах, которыми Рубовский делал себе блестящую карьеру. Просто из-за трусости желал остаться в стороне. Уж простите, дорогой мой П.В., если эти воспоминания вы изволили прочесть, и они обидели вас, но таково моё мнение о вас. От труса до предателя — один шаг, так я думаю.
Меня вновь завели в комнатку. Маленький Рубовский ждал, переплетя над столом коротенькие полные пальчики. Великан-помощник всё так же стоял в углу, словно и не покидал его.
— Уверен, вы хорошо подумали.
Следователь наклонился и протянул было руку под стол, но я остановил его.
— Нет, нет, лишняя трата времени, — заверил я. — Вы получите тот же автограф, что и прежде. Я своих слов не бросаю на ветер. Что сказал, то сказал.
— Вы так молоды и не всего понимаете в этой жизни, — картинно вздохнул Рубовский.
— Не смею отрицать, господин следователь. Зато я точно знаю одно: вы заставляете меня признаться в том, чего я не совершал, а значит, вы преступник, мерзавец и клеветник, и место ваше там, где находятся ныне жертвы вашей блестящей карьеры.
Трудно описать, какие изменения произошли с лицом Рубовского. Он посерел, как зимнее небо в ненастный день, черты исказились, нижняя губа отвисла и на ней показалась слюна.
Прошла, наверное, целая минута прежде, чем Рубовский кое-как справился с собой и обратился к помощнику звенящим голосом:
— Захар, объясни этому юноше, что думать, конечно, не запретишь, но говорить вслух такое никто не смеет, даже такой зазнавшийся мальчишка, как он.
Припасённый для этого случая помощник в три шага преодолел полкомнаты и ударом в ухо повалил меня вместе со стулом на пол. Схватив за шиворот, Захар угодил мне в солнечное сплетение. Я лишился воздуха и снова растянулся на полу.
— Ждать, что вы попросите прощения за нанесённое мне оскорбление, я полагаю, бессмысленно, — нежным голоском пропел Рубовский, — но признание вы подпишите.
Я не спеша поднялся.
— А ты подлец, Эрастушка.
Рубовский закатил глаза.
— Захарушка, в слове «подлец» шесть букв. Пожалуйста, начисли столько же.
Детина пустил в меня кулак, но я отразил его заклинанием и сам ударил в живот. Захар согнулся, а я мановением пальца пустил в Рубовского стул, который рассёк ему щёку и повалил под стол. Мой удар, налитый яростью и презрением ко всякой подлости, повалил даже такого огромного мужика, как Захар.
— Ваши методы я презираю! — крикнул я и направил руку на дверь.
Но она не поддалась.
Огненная верёвка вырвалась из-под стола и обвила меня. Я тут же рассёк её клинком серебряного луча и, нагнувшись, приложил ладонь к затылку Захара и шепнул:
— Долой сознание!
Гигант рухнул без чувств.
Стол скрипнул, сделал сальто и чуть не сбил меня с ног. За ним воздух разрезал поток пламени, от которого я заградился невидимым щитом, и поток опалил крашеные стены. Поднявшийся Рубовский выглядел и рассерженным и потрясённым. Вероятно, ещё никто не сопротивлялся при дознании.
— Вы заплатите, юноша! — Рубовский отразил молнию, пущенную мной, и та вырвала из стены куски камня.
— Я ли должник? — удалось мне сострить и вытереть выступивший на лбу пот.
Я, став прозрачным, пропустил сквозь себя световой клинок следователя и оживил стул, который схватил Рубовского за лодыжку. Он пошатнулся, но успел что-то каркнуть.
Звериный то был язык или нет, я так и не понял, но на мгновение ослеп. Этого мгновения хватило, чтобы услышать хлопок и страшный удар и скрежет. Я ощутил за спиной холод стены, а когда зрение вернулось, увидел, что прижат к стене огромной железной скобой, вошедшей острыми концами в камень.
Руки мои оказались свободны для заклинания, в результате, Рубовский кувыркнулся и ударился головой о пол. Сильным был удар или не очень, но следователь выпустил ещё одну огненную бечеву, которая оплела мои запястья.
Вероятно, толстым стенам не удалось сдержать грохот, сопровождавший этот бой, поэтому дверь распахнулась, и в помещение ворвались охранники. Они замерли, не понимая, что произошло, и стояли так, пока не протиснулся надзиратель.
— Что такое… — он испуганно озирался, и жирные щёки его дрожали. — Эраст Владимирович, что с вами?
Рубовский принял помощь охранников, которые подняли его. П.В. с недоумением уставился сначала на меня, потом на Захара, лежащего на полу без движения.
— Это нападение на следователя, — прохрипел Рубовский, который едва держался на ногах. Кровь струилась по его лицу, волосы слепились в кокон.
П.В. некоторое время бестолково разевал рот, пытаясь сложить какую-то фразу
— Господин Переяславский, — наконец проговорил он, — я обязан перенаправить вас в специальную камеру.
Я был сражён морально, однако нашёл в себе силы, чтобы сказать Рубовскому:
— А ты, Эрастушка, не думай, что мы с тобой рассчитались.
П.В. даже хрюкнул от изумления, услышав мои слова.
— Я и не думаю, — сказал Рубовский, уводимый из помещения, — ты полжизни просидишь в камере ещё и за то, что посмел поднять на меня руку.
— Моя карьера падёт только с твоей карьерой, обещаю…
— Посмотрим, юноша. Но владеете вы магией слабо.
Я задохнулся от последних слов.
"Иногда только враг скажет правду", — говорил отец.
Только теперь мне стало по-настоящему тяжело на сердце, не просто тяжело, а как-то гадко.
А П.В. качал головой:
— Я-то думал, что вы… приличный молодой человек… А вы вот как…
— Вы, в самом деле, думаете, что я, носящий фамилию Переяславских, стал бы нападать на следователя?
Надзиратель похлопал ресницами.
— Но ведь вы…
— Этого молодца, — я взглядом указал на лежавшего Захара, — Рубовский держал, чтобы выбивать правду или заставлять принять его мнения о виновности подозреваемого. И не стройте, пожалуйста, удивлённую физиономию: я сомневаюсь, что вы не знали о его методах.
Надзиратель смутился, покраснел и жестом приказал охранникам освободить меня.
— В спецкамеру. Ах, да, извините, господин Переяславский, но вам я не могу больше верить…
Он достал пузырёк, отвинтил крышечку и поднёс к моему лицу. Я знал, что так будет, и со смирением вдохнул голубоватый дымок. Сознание тут же покинуло меня.
06. Опасная роль лучшего друга
А теперь, с вашего позволения, перенесёмся на сотню вёрст восточнее центрального острога и узнаем о тех событиях, которые происходили почти одновременно с приключениями Николая. Эти события за полями Николаевых воспоминаний, но они являются непосредственной частью всей истории, а потому, положившись на собранные материалы, рассказы потомков и собственное воображение, мы их опишем ниже.
* * *
Только вчера скользили колёса, а сегодня земля оказалась схвачена морозцем и припорошена хлопьями снега. Изменения в природе были столь велики, что путники, выйдя из частной горницы, долго озирались.
— К вечеру можем не успеть, господа, — поторопил кучер Лаврентий с козел.
Двое мужчин (один молодой, стройный и щегольского вида, другой с небольшим животом, разменявший пятый десяток, но сохранивший военную выправку) спустились с крыльца и пошли по расчищенной дорожке. Старший пропустил молодого, и скоро генеральская карета неслась за тройкой свежих тёмно-гнедых лошадей.
Путники молчали. Они вчера на славу попарились, а банька, как известно, прекрасное место, чтоб наговориться вдоволь. Теперь, кажется, они знали друг о друге всё, и беседа не завязывалась.
Молодой человек скользил взглядом по белоснежным полям, плавно переходящим в серую пелену зимнего неба. Лицо его выражало полное равнодушие и к сильной тряске, и потоку холодного воздуха вдоль оконного стекла, и к своему путнику. Причин для волнения не было, однако мизинец левой руки едва заметно вздрагивал, выдавая скрытую обеспокоенность каким-то предметом.