По ладоням хлестнул жар, дрожь пробрала меня всего. Ламбридажь стала беловато-серой, как кусок раскалённой стали. Я почувствовал такое, о чём достоверно сказать не могу и сейчас: молния восхищения, азарта и трепета пронзили меня, и от этой внутренней бури я закричал. Стены острога дрогнули, посыпалась пыль. Зазвенело высыпавшееся из окна стекло.
— Боже мой! — и надзиратель в ужасе ступил назад.
По Ламбридажи прошлась волна белого пламени, и книга растворилась в моих ладонях: она влилась в мою кровь, проникла во все кости и мышцы, она заполнила мозг и разом очистила от сомнений.
Дрожь повторилась, рёбра захрустели. Я одним махом стащил с себя тюремную рубаху и оглянулся: из моей спины, на ходу облачаясь перьями, вырывались крылья. Они мгновенно возвысились надо мной и скоро упёрлись в потолок. Оперение их становилось всё гуще и отдавало серебром. Мышцы на груди и руках увеличились. Я ощутил в них крепость закалённого металла.
Сердце уже билось сумасшедшей радостью. Так чего же я жду?
Моя рука выхватила из воздуха посох, усыпанный драгоценными камнями и украшенный золотом.
— Взять его… — выкрикнул тонким голоском надзиратель, но его подчинённые были настолько поражены, что не спешили исполнять приказ.
Я засмеялся, глядя на их растерянность. Мой смех пригвоздил надзирателя к стене.
Серебристое сияние посоха наполнило комнатушку. Я опустил его горизонтально и вонзил в ту стену с окошком.
Вся миллионнопудовая плоть острога содрогнулась от этого удара. Стена рассыпалась, точно была выстроена на берегу моря из пахнущего солью песка, мелкие куски полетели вниз (этаж оказался третьим).
Едва дневной свет хлынул мне в лицо, посох вырвался из стиснутых пальцев и превратился в голубя, устремившегося в вышину неба.
Я понял, что мой путь лежит туда же, в это серое зимнее небо.
Надзиратель бросился ко мне, но я схватил его за ворот шинели и легко вышвырнул в коридор, в кучку подчинённых.
— За ним же, олухи!
Но я, лишённый страха и сомнений, сделал прыжок. Крылья ударили о воздух, так что хрустнули лопатки, и вознесли меня над острогом. Я бросил взгляд на острог и полетел за голубем. Я знал, что птица приведёт к тому месту, где находится Денис со вторым экземпляром Ламбридажи.
08. У господ Волконских
Летать прекрасно! Тогда я первый раз ощутил, насколько это сказочно и захватывающе! Тот, кто не летал, прожил жизнь напрасно, уверяю вас.
Подо мной скользили поля, перетекающие с одного холма на другой, гигантские ковры лесов, крошечные деревушки с игрушечными избами и большие селения с коричневым узором улиц. Кое-где отливали золотом купола, кое-где лентами вились речушки и кляксами отражали пасмурное небо озерца.
Тогда многое изменилось в моём существе, потому что я не чувствовал холода. Ледяной воздух давил на лицо и лизал грудь и живот, трепал волосы на голове. Широкие тюремные штаны хлопали как бабье тряпьё на пронизывающем осеннем ветру. Крылья, чей размах поражал меня самого, твёрдо держали над землёй. О том, что я могу упасть, мыслей вообще не было. Впереди всё той же, едва заметной точкой, порхал голубь, хотя я сомневаюсь, что голуби летают с такой стремительностью.
Я наслаждался полётом, забыв обо всех проблемах: о совершённом побеге, о смерти отца, о разрушенной карьере сыщика. Всё осталось на земле. Со мной было только бьющееся от радости сердце. В тайне я хотел, чтобы полёт длился вечно.
Через некоторое время я заметил, что земля покрылась снегом, а воздух стал ещё холоднее. Ламбридажь подсказывала, что путь скоро закончится.
Но минуло ещё полчаса, прежде чем голубь начал терять высоту. Птица сделала большой круг над усадьбой у замёрзшей реки и потерялась из виду. Я решил, что лучше опуститься на землю без задержек: я мог потерять крылья в любой момент.
Мои попытки благополучно закончить воздушный побег потерпели крах: в неподобающей приличному господину позе я уткнулся головой в сугроб. Вылезая из него, я как следует ругнулся, но быстро прекратил это бесполезное занятие, поскольку пришло время сожалеть об исчезающих крыльях. Я успел отметить их большие достоинства, полностью соизмеримые с размерами, и теперь грустно было смотреть, как они теряют перья, рассыпающиеся серебряным дождём.
Потратив минуту на это невесёлое зрелище, я вдруг понял, что меня пробирает холод. К тому же я представил, как глупо выгляжу со стороны в тюремных штанах, но без рубахи в такой морозец. Я поковылял по расчищенным дорожкам к крыльцу, успев заметить, что в окне мелькнул ребёнок, а значит, совсем скоро о моём интригующем прибытии узнают взрослые.
Я не успел добраться до первой из ступеней, как парадная дверь распахнулась, и в её проёме появился лакей. Лицо его совсем ничего не выражало. Я удивился и даже бросил взгляд на плечо: вдруг магия Ламбридажи внезапно соткала одежду. Но нет.
— Милости просим, — лакей отвесил сдержанный поклон. — Вы, должно быть, господин Переяславский?
— Совершенно верно, — кивнул я, стуча зубами. — Позвольте узнать: куда я попал?
— Вы находитесь на пороге усадьбы господ Волконских. Лев Сергеевич ждёт вас.
— В таком случае, буду рад немного злоупотребить гостеприимством.
— Пожалуйста, проходите. Вы, должно быть, замёрзли.
— Самую малость, — поскромничал я.
За дверным стеклом мелькнула фигура, и навстречу вышел моего роста мужчина с приветливым лицом, которое несколько секунд выражало глубочайшее удивление. Мужчина приостановился, а потом с улыбкой протянул руку.
— Николай Иванович Переяславский, если не ошибаюсь?
— Он самый. Прошу прощения за наряд.
— Ничего страшного, просто обещайте утолить моё любопытство в течение дня.
— Обещаю. Это не так сложно. Денис у вас?
— Да.
— Что же он сделал? — спросил я.
— Позвольте утолить ваше любопытство в течение дня, — улыбнулся Волконский. — А пока вам нужно одеться. Фигурой вы походите на меня, поэтому одежду подобрать будет легко.
— Благодарю, я успел немного замёрзнуть.
Пройдя в коридор, мы заметили мальчика, высовывающегося из кабинета.
— Саша, ты маму видел? — спросил Лев Сергеевич.
— Тс, — мальчик прижал палец к губам. Глаза его не сходили с меня.
— Почему я должен говорить тихо?
Саша вышел из комнаты и тихонько прикрыл за собой дверь.
— Потому что Андрей спит, — шепотом ответил мальчик.
— Как так спит? — удивился отец. — Если не ошибаюсь, вы должны заниматься географией.
— Так мы и занимались. Он учил меня, учил, учил, пока не заснул. Давай дадим ему отдохнуть.
— Ох, Сашка, тебе лишь бы отлынивать! — засмеялся отец.
— Да я тут не причём, — развёл руками мальчик. — А мама возится с Любкой. Женщины, — подвёл он итог трагичным тоном, так что я усмехнулся.
В этой усмешке мальчик нашёл повод обратиться ко мне с волнующим вопросом:
— Скажите, пожалуйста, почему вы голый?
— Саша, — возмутился Волконский. — Никто не спрашивает о таких вещах. Это бестактно.
Мальчик склонил голову.
— От одной волшебной штуковины у меня выросли крылья, и я смог пролететь две сотни вёрст часа за полтора, — ответил я.
Глаза мальчика превратились в шары. Его отец даже присвистнул.
— Это надо было видеть. Неужели всё Ламбридажь?
— Я думаю, она не смогла пробить защиту острога обычным способом, вот и подарила мне крылья.
— Как же стены? — поинтересовался Волконский.
— Наружную стену я пробил посохом, который потом превратился в путеводного голубя.
— Как в сказке! — протянул Лев Сергеевич.
Саша был заворожен моей коротенькой историей побега.
Какая-то женщина вышла из комнаты. Она заметила меня и остановилась.
— Наш гость, Николай Иванович Переяславский, — сказал Волконский, — нуждается в каком-нибудь платье, в рубашке и штанах.
Я был смущён красотой Настасьи Никитичны, поэтому ляпнул:
— Штаны у меня есть.
Она улыбнулась. Лев Сергеевич прыснул.
— Но вид у них так себе.