— Простите!
Молодец повернул голову, не переставая накладывать головешки.
— Чего?
— Не подскажите, здесь ли живёт Кожевина Авдотья Парамоновна?
Молодец подбородком указал на соседнюю избу.
— Мы с ней соседи.
— Благодарю.
Я уже отошёл от забора, как парень счёл нужным заметить:
— Только зовите погромче: туга стала на ухо.
Я кивнул, и, оказавшись у калитки, закричал:
— Хозяйка!
Но вместо отклика Кожевиной до меня вновь донёсся голос парня:
— Эдак вы и собаку их не разбудите. Взойдите на крыльцо, да кулаком. Она по звону стёклов определяет, что кто-то пришёл.
Я усмехнулся и, взойдя на крыльцо, начал стучать в двери и звать хозяйку.
Слова парня подтвердились. Женщина, если она только была дома, явно имела проблемы со слухом. Я, напрасно убив пять минут, наконец, так трахнул кулаком, что зазвенели стёкла в четырёх рамах. Тогда-то и послышались шаги, после которых отворилась внутрь дверь и показалась в проёме полная женщина в старом, но опрятном платье и новом платке с красными и синими узорами. Она широкими глазами уставилась на меня, как будто зрением хотела возместить то, чего могла не услышать.
— Здравствуйте, — сказал я.
Женщина резко дёрнула головой и продолжала глядеть в лицо гостя.
Я понял, что она не услышала, с внутренним вздохом решил, что всё будет не так просто, как хотелось бы, и громогласно повторил приветствие, чуть выдвинувшись вперёд:
— Здрав-ствуй-те!
— Драствуйте, драствуйте, сударь, — закачала головой женщина. — Что угодно?
— Вы Кожевина Авдотья Парамоновна? — прокричал я.
— Я. Рада буду сполезновать.
— Я хотел бы с вами поговорить о… — я обернулся и убедился, что каждое моё слово долетает до любопытных ушей прохожих, без стеснения остановившихся напротив двора Кожевиной. — О деле, — прибавил я с особым выражением на лице.
Тогда женщина склонила голову и уступила проход.
«Не всё так запущено», — решил я, проходя сени.
Я оказался в просторной комнате с печью, на которой какое-то варево пускало довольно приятный аромат, чисто убранным столом и двумя высоченными кроватями с перинами, взбитыми с примерным усердием.
«Всё совсем неплохо», — подытожил я, оглядевшись. На меня огромное влияние оказывало внутреннее убранство жилища, оно располагало к хозяевам или не располагало. А частое крестьянское пренебрежение чистотой всегда вызывало внутреннюю дрожь. Здесь я почувствовал себя спокойным. Даже решил, что в ближайшие два-три часа моей жизни ничего не грозит, кроме вкусного обеда.
— Простите, я готовлю, — сказала женщина и начала мешать, крошить и пробовать готовившееся блюдо большой деревянной ложкой.
— Ничего, ничего. Меня зовут Николаем Переяславским. Я добрался сюда издалека. Я от Волконского Льва Сергеевича.
Женщина вздрогнула и, резко обернувшись, посмотрела на меня испуганными глазами.
— Для чего же? — спросила Авдотья Парамоновна с давно свершившейся, но только теперь выбравшейся наружу болью.
— Видите ли, Лев Сергеевич очень обеспокоен тем, что не ощущает присутствие Ольги Павловны, — гласил я на всю комнату, понимая, что намного лучше было бы говорить тихо.
— Она пропала, — сказала Авдотья Парамоновна и с повлажневшими глазами занялась обедом.
Я растерялся и не знал, что прибавить. Мне очень не хватало простого зрительного контакта.
— Она пропала месяца два назад, — ровным тихим голосом проговорила Авдотья Парамоновна. — С тех пор я не знаю, где она. И вы не знаете, сударь?
— Я сюда явился затем, чтобы узнать, где ваша дочь.
Рука женщины остановилась на секунду, а потом вновь продолжила работу. Вероятно, Кожевину поддержали слова «ваша дочь».
— А вы знаете… историю? — спросила она.
— Да, Лев Сергеевич вкратце рассказал мне печальную историю Ольги Павловны.
Женщина вздохнула.
— Так вы приехали, чтобы узнать, здесь ли Оля, или чтобы найти её?
Я посовестил себя тем, что пытался увидеть в Кожевиной глупую крестьянку, какой она, судя по задаваемым ею вопросам, не является, и ответил так:
— Я приехал, чтобы в случае отсутствия Ольги Павловны, найти её и передать приглашение отца, то есть господина Волконского.
— Тогда оставьте вашу суму вон в той комнате (она будет ваша), мойте руки и садитесь. Простите, ваше отчество запамятовала.
— Иванович. Николай Иванович. Впрочем, я его и не называл.
— Хорошо, Николай Иванович, садитесь, будем обедать. И ещё: не нужно так кричать. Я прекрасно слышу.
Я остолбенел.
— Почему вы сразу не сказали?
— Так я не знала, кто вы. Теперь знаю. Я притворяюсь глухой с того вечера, как исчезла Ольга, чтобы наши савкинские сплетницы не спешили ко мне с расспросами.
«Ну и ну!» — подумал я.
Скоро я сидел с вымытыми руками за столом, а ещё спустя минуту хлопнула калитка, и послышался топот ног.
— Мои дети. Давно уж пора, — сказала Авдотья Парамоновна.
Не успел я обернуться, как в комнату влетели мальчишка и девчонка. Увидев незнакомца, они замерли, точно врезались в невидимую стену.
— Кирюшка, Анютка, поклонитесь гостю. Это Николай Иванович Переяславский. Они ищут нашу Олю.
— Приятно познакомиться, — улыбнулся я, глядя на детей.
И Кирилл, и Анна — оба были плохо одеты, но красивы лицами. У мальчика, которому я дал лет двенадцать-тринадцать, уже обозначились правильные черты лица, а тёмные волосы прибавляли строгости. У младшей девочки щеки алели сами собой, глаза сияли особенным женским светом, по спине каталась соломенного цвета коса, едва не достававшая до пояса.
— Мойте руки, — приказала Авдотья Парамоновна и принялась расставлять миски с едой.
Дети выполнили приказание и сели за стол. Вели они себя очень тихо, стесняясь нового человека. Я беседу не навязывал, спросил о том о сём, чтобы не казаться невеждой.
— После обеда можете ещё пошалить.
Дети были удивлены. Их никогда не отпускали играть после полудня.
— Только не долго, — прибавила Кожевина, — вы должны как всегда накормить курей. Выпускать их не надо: земля мёрзлая. И не забудьте собрать яйца, — женщина посмотрела на бледно-голубое небо за окном, — скорее всего, ночью будет морозец.
Я хлебал горячий суп и был доволен тем, что оказался, наконец, в месте, где жила дочь Волконского. А это значит, что большую или меньшую часть пути я прошёл и, несмотря на скверный характер судьбы и её малопривлекательные гостинцы, был всё-таки жив-здоров. Я догадывался, что Кожевина разрешает детям играть после обеда только потому, что нашлась возможность серьёзно поговорить о старшей дочери.
Достался мне огромный кусок невероятно вкусного пирога с яблоками. Чтобы хоть немного воздать благодарность, я заварил индийский чай, о котором здесь только слышали и вместо которого пили отвар коры и трав. Чай привёл в восторг детей, Кожевина тоже была чрезвычайно довольна, в общем, обед прошёл как нельзя лучше и подготовил благодатную почву для откровенной беседы. Ко мне прониклись полным доверием.
Наконец, дети убежали, стол был убран. Кожевина достала было из сундучка вязание, но, поглядев на него, сунула обратно. Я заметил, что она сама не своя от волнения.
— Да вы садитесь на мою кровать, — сказала Кожевина, — а я присяду тут.
И она опустилась на лавку. Я запрыгнул на высокую кровать, и ноги мои болтались как у мальчишки.
— Так вы, Николай Иванович, прибыли сюда, чтобы узнать, где Оля? — взволнованно спросила Авдотья Парамоновна.
— Да, но не только. Я сразу решил для себя, что если Ольга Павловна действительно пропала, я отыщу её.
Кожевина вздохнула.
— Нелегко будет. Конечно, я в тайне верю, что она вернётся, но… сами понимаете, материнское сердце стремится к счастью детей, оно может и обманывать. Оля была мне как дочь. Хотя — что это я? — она была мне дочерью!