Пару раз я пытался заговорить с охранниками Рида, но они отвечали молчанием. Тогда я начинал грубить и поносить и Крепость, и Рида, и всех на свете. Луриндорцы стояли как каменные до тех пора, пока Аттир не отлучился на несколько минут и, вернувшись, не сказал по-ранийски: «Рассвет».
Меня вывели во двор. На востоке занималась алая заря. Сумерки таяли, уступая свету. Я едва держался на ногах от усталости, но всё же резко оглянулся на приближающиеся шаги и жадно вгляделся в равнодушное лицо Рида.
— Послушайте, вы лишаете жизни невиновного, — начал было я.
Плашмя ударили мечом, и я повалился наземь.
— Ты просто человеческое отродье, букашка из дикой страны, — проговорил Рид с презрением, от которого у меня поползли мурашки. — Ты ничто. Минет год, и о тебе никто не вспомнит.
— Заплатишь, гнусная тварь! — прошипел я в ответ.
— На колени! — рявкнул Аттир.
Мне наклонили голову. Сердце бешено билось.
— Ты не будешь королём, предатель! — выкрикнул я.
Рид подался вперёд и выкрикнул:
— Нет!
Но было поздно. Стремительно падая, меч Аттира блеснул в первых лучах восходящего солнца и отсёк мне голову.
23. Крепость Луны
Ольга жесткого страдала так, как может страдать женщина, чья жизнь лишена смысла. Её не плен душил, а одиночество, отсутствие любви, по которой тосковала душа, невозможность радовать близких людей и отдавать себя. Рядом она не видела никого, кто бы мог отзываться на ласку, любовь, привязанность. За ней ухаживали, купали, расчёсывали, одевали в яркие дорогие наряды, но она чувствовала, что слуги презирают её, чужеземку, и надсмехаются над её незнанием традиций и луриндорских правил приличия. Августейшая семья возненавидела её, ведь на Рида возлагались большие надежды: ему в жёны прочили первую богачку Луриндории, наследницу древнего рода купцов, пятнадцатилетнюю Патрис. Один только король Ирл смотрел на неё более чем снисходительно, даже ласково. Но причина такой доброты скрывалась не в Ольге, а в нашёптываниях советников, которые с тревогой пытались разгадать замыслы Рида.
А Рид что-то замышлял. Чтобы немного освободиться от подозрений и расчистить поле для действий, принц пустил слух о том, что желает стать управляющим Дальних земель. Ему почти поверили, хотя так и не смогли понять, какую роль в этом может сыграть чужеземка. Кто-то ждал от неё великих способностей пророчицы, в тиши полуденного отдыха просил погадать на руке, но Ольга пожимала плечами и принималась извиняться «на этом варварском ранийском наречии». Одна часть дворцовых интриганов и нахлебников решила, что Ольга притворяется, другая часть (больше женская) утверждала, что Ольга влюблена в Рида, как кошка.
Но никто не подумал, что это сердце Рида пылает страстью. И правильно. Рид сразу понял, что не сможет играть роль влюблённого молодожёна, и был откровенно холоден и даже груб с Кожевиной. Он не бил Ольгу только потому, что не прилично было бы видеть подле себя избитую невесту, хотя руки у него чесались.
Ольга видела Рида насквозь, уж в этом она преуспела. Её представления о нём, как о тщеславном, не в меру гордом, самолюбивом, жестоком проходимце, только укрепились за время пребывания в Крепости. Его тёмное сердце было полно коварства и подлости, которые пустили глубокие корни в детстве и юности, в те далёкие годы, когда он начал понимать, что не может быть королём Луриндории: старший брат стоял преградой между ним и престолом. Чувства Рида огрубели, совесть зачахла, пока он взращивал план мести и захвата трона.
Всё начинается с мыслей. Всякие великие и ужасные деяния начинаются с головы. Так, теша себя надеждами и мечтами о власти, однажды ночью Рид увидел себя стоящим на тропе измены. Ему стало страшно, но самолюбие чёрной гадюкой извивалось от ожогов совести, корчилось от мысли о покаянии хотя бы перед самим собой. Жалость к себе окончательно растлила его. Рид решил, что пути назад более не существует, и начал действовать осторожно, не спеша, рассчитывая каждый шаг. Он быстро вошёл в согласие с собой, совесть умолкла, подавленная, и план начал воплощаться в жизнь.
Рид был хитёр и изворотлив настолько, насколько может быть хитёр и изворотлив человек, у которого за спиной только что обрушился мост, а впереди — скользкие камни среди кипящей лавы. Он стал причиной падения Ириады. Место главной ведуньи заняла француженка, телом которой он утолял похоть, с ранней юности терзавшую его. Жизель быстро смекнула, что может иметь больше, чем предлагает ей принц, и совратила короля. Впрочем, она была под стать Риду: смекалистость, не обременённая совестливостью и какими-либо нравственными границами, помогла ей добиться удивительных результатов, и никто, кроме немногочисленных и терзаемых сребролюбием, а потому покорных слуг, не знал о связи Жизель и Ирла. Даже дворцовые сплетники считали её примером добродетели и невинности, а меж тем, с яростью тигрицы она скакала на обессиленном короле, пока тот не впадал в блаженное беспамятство и не становился негоден для утех.
Но француженка и не думала отказываться от Рида. Во-первых, она считала опасным иметь такого человека в числе врагов; во-вторых, она была всё-таки благодарна за счастливую жизнь; а в-третьих, она видела в нём, что называется сейчас, перспективы. Возможно, она даже любила его. Знаем точно, что Жизель помогала любовнику и рассказала однажды весьма интересную древнюю легенду о трёх Владыках.
Пусть француженка была не лучшей пророчицей в Луриндории, но умела слушать и извлекать из услышанного пользу. Не давая себе скучать, она в свободные часы разгуливала по библиотеке и краем глаза выхватывала название фолиантов. Так она быстро раздобыла необходимые сведения и поняла, что Владыки — не герои сказок, их можно отыскать среди людей.
С той ночи, когда состоялся её разговор с Ридом, последнего не покидала надежда разыскать девушку, которая могла бы подходить под звание одного из Владык. Путешествовал он месяц за месяцем, посетил множество городов и деревень Ранийской империи, пока не нашёл Ольгу Кожевину. В сердце своём он заключил, что она возведёт его на трон.
* * *
Мир настиг меня внезапно, подобно порыву холодного ветра перед грозой, ворвался в сознание звуками хлюпающей воды, тихого говора на луриндорском наречии, жаром в шее и горле. Я закашлял и открыл глаза.
Над головой висел тёмный деревянный потолок, а сам я лежал на большом столе совершенно голый.
На мой кашель повернулась женщина, выжимавшая тряпку, вскочил со стула высокий мужчина.
«Они меня не убили, — подумал я. — Решили пытать».
— Очнулся, голубчик, — сказала женщина, среднего роста, чуть полноватая, с огромной высокой грудью. Чёрные, чуть тронутые сединой волосы кольцами падали на плечи. Смоляные глаза горели.
«Нет, не может быть!»
— Ириада… — прошептал я утвердительно.
— Речь при тебе, это уже хорошо, — женщина принялась вытирать грудь и рёбра тряпкой.
— Не надо…
— А вот командовать не смей, — отрезала пророчица. — Завтра своей жене будешь приказы отдавать, — она вновь простирала тряпку, вытерла живот, по-хозяйски нырнула между ног и тщательно там всё обтёрла. — Нечего стыдиться, всем хорош.
Уж насколько я плохо себя чувствовал, но щёки всё равно запылали.
— Винар, — обратилась она к луриндорец. — Что стоишь как пень? Принеси кружку воды, дай отпить молодцу пару глотков и ушат подставь: пусть сплюнет. Ему надо промочить горло. Не каждый же день ему отрубают голову, в конце-то концов!
— Слушаюсь, — Винар бросился исполнять приказание.
Ириада предупредила:
— Может быть больно, потерпи.
Она перевернула меня набок. Боль в шее окрасила комнату беловатым сиянием. Я замычал.
— Сейчас полдень, юноша, а к вечеру ты должен быть как огурчик. Полагаю, знаешь зачем?
— Да.
— Назир здоров?
— Да.
— Рада. Признаюсь, волновалась за него. Одно дело — видеть будущее, другое — воплощение пророчеств. Порой око лицезрит ложные пути.