— Да, только пока.
— Что ж, будем откровенны: я пригласил вас на Бал, чтобы иметь возможность сразиться с вами ещё раз.
— Тогда не беспокойтесь, я приду на Бал уже ради одного этого.
Я заметил такую странность: комната, в которой мы теперь дрались, стала светлее от уличного света и луны, а противник мой казался не просто темным, а сгустком тьмы, её источником. Свет огибал Шута, словно боялся или считал позорным его коснуться. Я уже видел своё тело, а за Шутом как будто волоклась тьма из той комнаты, в которой мы беседовали. Он шагнул на прямоугольник фонарного света, и тот мгновенно исчез, словно окно заклеили плотной бумагой.
Я все ближе подступал к двери, красиво делая переходы, и видел, что сам противник этого желает, иначе он пытался бы меня обойти. Наконец, я оказался совсем близко от выхода, и дверь сама собой распахнулась.
— Крепитесь, господин Переяславский, у вас удивительная, но очень трудная судьба, — сказал Шут, держа шпагу наготове, — крепитесь, ибо Крепость вас ждет. До встречи, Николай Иванович!
Он бросил свою шпагу, которая рассыпалась дождём серебряных искр, и вихрем кинулся вперёд. Я не успел ничего сделать: моя шпага вонзилась в грудь Шута, в его смоляную плоть. Шут захохотал неудержимо, эфес шпаги запрыгал вверх-вниз.
— А теперь — прочь! — закричал он.
Поток загадочной силы, пропитавшей воздух, вынес меня из помещения. Потрясённый беседой и всем происшедшим, я остался стоять у порога.
Между тем, железный номер на доме, освещённом выпростанной из облаков луной, скрипнул и улетел под стену. Рухнул вслед за ним порог (я едва успел отпрыгнуть назад.) От окон отвалились ставни, крыша просела, стёкла прыснули из рам, и стены, словно куски льда на летней дороге, ушли под землю, распадаясь на тающие щепки. Одинокое дерево колыхнуло кроной, и передо мной образовался пустырь, который нельзя было отличить от других пустырей города.
Несколько минут я был неспособен совершать какие-либо движения, стоял словно околдованный, не чувствуя, как замерзают мои руки.
Брать извозчика здесь негде, и я побрёл по дороге к более оживленным улицам, редко встречаясь с одинокими прохожими. Голова моя занималась странными, путающимися мыслями. Я вспоминал фразу за фразой, произнесённую Шутом, и мне становилось то беспокойно, то жутко. И что значит странное сообщение от матери?
Холодало. Лохматые тучи ползли по небу. Я ускорил шаг, чтобы не продрогнуть. Спустя полчаса я сумел взять извозчика, который домчал меня до дома за пять минут. За это я сунул ему в три раза больше, чем принято.
Оглянувшись во двор, я подумал, что, наверное, пойдет снег.
— Я дома, — сказал я, коснувшись угла, и начал подниматься по ступенькам.
— Батюшка мой! — донёсся взволнованный голос Тихона. — Батюшка!
— Что стряслось? — внутри похолодело.
— Беда, беда… — Тихон подбежал ко мне и сунул маленькую бумажку. Я бросил на нее короткий взгляд. Большего не требовалось: эту бумагу я уже видел у Шута.
04. Смерть и арест
Минута пролетела как мгновение. Я уже знал, что делать.
— Тихон, я иду на Площадь Призраков.
В залитых слезами глазах Тихона полыхнул страх.
— Для чего же терпеть ужасы, батюшка, и подвергать себя такой опасности?
— Нет там никакой опасности, Тихон, а если бы и была, как ты думаешь, надо рискнуть ради того, чтобы оказаться возле умирающего отца сегодня же?
Старик разрыдался, но кивнул. Он понимал мою правоту, а всё-таки не мог её принять.
— Передай привет Эсфири Юмбовне и Агнии Парамоновне. Сам выедешь завтра. Прощай.
— Как?! — воскликнул Тихон. — Не евши?
— В своём ли ты уме? Какие тут кушанья! Прощай.
Я спрыгнул со ступеней и за пять минут добрался до оживлённой улицы. Там не составило труда взять извозчика, который домчал меня до Площади Призраков.
Грохот экипажей, хриплые выкрики торговцев оглушили меня. Пройдя каких-нибудь пять шагов, я увяз в толпе, которая несла меня к одному из четырех входов на Площадь. Жандарм, проверяющий документы, оказался сорокалетним плотным господином с вислыми поседевшими усами. Дело своё он знал прекрасно, и перо его бешено носилось по широким страницам учётной книги.
— Вечер добрый, — произнёс он, когда очередь подошла ко мне. — Ваше имя, сударь.
— Переяславский Николай Иванович.
— Мы знакомы, сударь? — поднял он глаза.
— Едва ли. Вы могли слышать имя, потому что я сыщик.
— Верно. Формуляр при вас?
— Я по личному.
— Тогда паспорт-с.
Я подал документ. Жандарм быстро внёс какие-то записи.
— Куда?
— В Кытляр.
— Причину путешествия можете назвать?
— Отец при смерти, — произнёс я и почувствовал, что во рту стало сухо и гадко.
— Сожалею и более не задерживаю. Будьте осторожны. Всего доброго.
Идти на середину Площади я не решился. В этот тревожный час ожили с невероятной силой детские воспоминания и страхи.
Мне было года четыре, когда мы с отцом возвращались в Кытляр. Считая себя уже достаточно взрослым, я вытащил свою руку из руки отца и слишком близко подошёл к переправлявшемуся в другое место незнакомцу. По странной случайности, меня затянуло в образовавшуюся воронку, и я оказался в чужом городе рядом с незнакомцем, который, разумеется, ничего не подозревая, тут же направился по своим делам. Двое суток потребовалось отцу, чтобы, подключив все знакомства, магическими приёмами вычислить, в какой из двух сотен городов перенёсся его сын, и двое суток я провёл в приюте.
Боль пронзила сердце, и тоска свинцовыми кольцами ложилась на грудь. Невидящими глазами я посмотрел на Площадь. Как она была красива, но я не замечал красоты! Когда одни люди переносились в нужный город, на их месте оставался светящийся клочок тумана; когда другие прибывали в Альбург, с них сыпались искры, которые долго не гасли на камне, из-за чего вся Площадь казалась усыпанной мелкими тлеющими угольками.
Я сделал глубокий вдох, поднял ногу для шага и прошептал:
— Кытляр.
В теле почувствовалось онемение и покалывание, как будто все члены вдруг потеряли вес. Слух наполнилсяшумом сотен городов, а перед глазами за секунду пронеслись сотни Площадей. Потом разом всё оборвалось. И тут же из пустоты соткалась другая Площадь, а с шинели посыпались негаснущие искры. Грудь вобрала другой воздух, кажется, более теплый и родной.
— Довезу куда хош! — услышал я зычный голос и обернулся.
Это извозчик зорко следил за передвижениями на Площади, под одиноким фонарём кутаясь в тулупчик.
— Имение Переяславских знаешь? — крикнул я в ответ.
— Вёрстах в тридцати к юго-западу!
Я спешно прошёл мимо дремавшего жандарма.
— Мне бы скорее.
— По ночам езжу, недавно заступил, стало быть, лошадка свежая, почему бы не довести и поскорее? Только… — извозчик поглядел на меня очень внимательно, — погодите, кажется, вы в форме.
— А вы тех, кто в форме, не возите?
— Вожу, — улыбнулся мужик, — просто я подумал: если нашлась форма, авось найдётся и пистолет.
— Есть и пистолет.
— Тогда я покоен.
— Заплачу вдвойне.
— Об этом опосля. Будет ли где заночевать?
— Как в имении не найтись тёплому уголку?
— И то верно.
Я сел. Лошадь всхрапнула и понесла кибитку по мощеным улицам.
Я плотнее закутался в шинель и стал глядеть за тёмнеющие силуэты зданий. Начал гадать, бывал лито здесь, то там, если бывал, то с какой целью. Вскоре воспоминания далекого прошлого уступили место тяжёлым мыслям об отце.
Моё удивление было велико, когда взор упал на темнеющие громады деревьев. Я не заметил, как мы покинули город.
— И много разбойников по дорогам? — обратился я к извозчику.
— Довольно.
— Значит, здесь плохо работает жандармерия.
— Да где она в Рании хорошо работает?
Вопрос имел все шансы называться риторическим, поэтому я лишь пожал плечами.
Извозчик был обрадован возможностью поговорить.
— А вы какой профессии будете, позвольте спросить?
— Сыщик.
— О! — воскликнул извозчик. В голосе звучало смущение.