— У нас в доме нет книг о тёмной магии, — твёрдо сказал я.
Михей Михайлович снова вздохнул, словно от усталости.
— Это ты так думаешь, Nicolas.
— Я знаю, что у нас в библиотеке нет места для подобных книг, — сурово повторил я.
— Пожалуйста, не сердись на меня, Николай, ты уже не тот мальчишка, что голышом сидел у меня на руках и щипал мою бородку. Ты взрослый мужчина и, мне кажется, после преждевременной смерти отца должен знать некоторые тайны, которыми он делился со мной. Как полагаешь, я прав?
Я оказался сбит с толку, вдобавок покраснел после упоминания о мальчишке, сидевшего голышом.
— Думаю, правы.
— А я думаю, что твой отец не был бы против того, чтобы ты знал некоторые тайны своего же имения. Скажи лишь, он успел взять с вас какое-либо слово?
— Хотел было, да сам передумал, — кивнул я, немало удивлённый.
«Что же он ещё знает, чего не знаю я?»
— Хм, — задумался Михей Михайлович, — в таком случае, я скажу лишь то, о чём вы уже догадались: в библиотеке есть скрытый заклинаниями отдел, где содержаться книги о тёмной магии, весьма редкие экземпляры. Право, недоумеваю, где он их доставал. Вот так. На этом всё. Пойдем же, Nicolas, нечего тебе здесь одному грустить. Беду нужно делить со всеми.
Я остался недвижим.
— Скажите, отец не делился с вами подробностями своих расследований?
— О нет, — усмехнулся Бочкин, — Ваня отучил меня от любопытства через неделю после нашего знакомства. Шрам до сих пор остался. — Михей Михайлович поднялся. — Кабинет хорош, только, по правде говоря, мне не по себе от мысли, что в нём никогда больше не будет Ивана Никифоровича…
Голос Бочкина сорвался, и рука потянулась за платком.
— Прости, Коля. Признаюсь, я рыдал уже… Это, видно, остатки…
Он содрогнулся и хорошо протёр глаза.
— Будь же хорошим хозяином, каким был Иван Никифорович. Ты на него очень похож, в детстве и сейчас… О, Лидочка.
Михей Михайлович в дверях едва не столкнулся с девушкой.
— Там люди приехали, — взволнованно сказала она, — тебя спрашивают. В форме.
Я направился к выходу. Гости глядели на меня с любопытством. Выйдя на порог, я узнал сотрудников и начальника одного из отделений столичной жандармерии.
— Позвольте представиться: Фотий Константинович Улевский, подполковник.
— Добрый день, если так можно сказать.
— И правда, примите наши соболезнования. Имел честь знать вашего батюшку, достойный был человек, великолепный сыщик.
— Спасибо, Фотий Константинович. По какой же причине пожаловали? — спросил я. — Судя по форме, едва ли за стол.
— Так точно-с, не за стол, а как мне кажется, по недоразумению. Будьте добры, — Улевский протянул вынутый из-за пазухи свиток.
Я прочёл и поднял брови.
— Какое странное совпадение. Куда могло исчезнуть дело?
— Это мы и выясняем, Николай Иванович. К сейфу, кроме шестерых сотрудников, имели доступ и вы. К вам мы и приехали после четырёх проверок, не давших результатов.
— Уверен, их и сейчас не будет. Но прошу…
Я показал на входную дверь.
— Благодарю. Мы начинаем обыск с личных кабинетов.
— Тогда, господа, направо, там, в конце коридора, моя комната.
Пятеро жандармов грохотали сапогами.
— Прошу, — я распахнул дверь, — только прошу быть аккуратнее.
— Ну, разумеется, — кивнул Улевский, и он, и его подчинённые набросились на вещи.
Прикроватные тумбочки оказались пусты, на полках шкафов одиноко лежали свитера и ставшие маленькими сорочки. Немного прошло времени, прежде чем подполковник разогнул спину.
— Здесь нет. Пойдёмте в следующую комнату.
Спустя час утомлённый Улевский попросил воды.
— Подождите минуту…
— Разрешите воспользоваться ключом от кабинета Ивана Никифоровича.
Я нахмурился. Ему показалась неприятной мысль, что в день похорон чужые люди будут рыться в вещах отца.
— Помилуйте, господа.
— Я сожалею, Николай Иванович, но приказ есть приказ. Я вынужден провести обыск во всей усадьбе.
Я с неохотой открыл отцовский кабинет.
— Мы будем особенно аккуратны, — пообещал подполковник и прошёл к столу. Скрипнул высунувшийся ящик, хрустнула бумага. — Господи…
Я обернулся, как на выстрел.
— Господа, — голос полковника стал звонок, и на него отозвались все жандармы. Рука Улевского подняла в воздух серую папку с печатями. — Господа, вот же оно.
Все пятеро недоумённо переглянулись, потом посмотрели на меня.
— Простите? — проговорил я.
Сам подполковник был в таком смятении, что позволил выхватить из рук папку, которая действительно показалась мне знакомой.
«Дело? 592. Секретно. Выносить из кабинета, за которым дело закреплено, запрещается».
— Я не понимаю, — прошептал я. — Совершенно ничего не понимаю.
Улевский отобрал папку и ослабевшим голосом проговорил:
— Но вы должны понимать, что я обязан препроводить вас в Наружный острог для дачи показаний.
Я ещё минуту стоял потерянный, потом с горечью хохотнул и проговорил:
— Позвольте перекусить вместе со мной и поедем.
Жандармы переглянулись.
— Господин Переяславский, я закрываю глаза на вашу молодость и надеюсь, что вы так же честны, как и ваш покойный батюшка, и не будете пытаться бежать.
— Однако ж я откровенно заявляю, что скоро сойду с ума! Но слово даю.
Улевский улыбнулся.
— В таком случае, с почтением помянём вашего батюшку.
И они направились в столовую, где их ждала матушка.
— Здравствуйте, сударыня. Примите мои соболезнования… — склонил голову Улевский.
— Дорогие гости! — заговорил я. — Прошу вас оставаться здесь и с теплотой вспоминать всё новые и новые прекрасные черты моего отца. Он достоин этих воспоминаний.
— Кто эти люди? — спросила матушка, когда я опустился рядом.
— О, это из жандармерии. Они обнаружили неизвестно откуда взявшееся дело и везут меня в острог. Я пригласил их к столу.
Матушка сделалась ещё бледнее.
— Не понимаю…
— Я тоже, мама, ничего не понимаю. Поверь мне, совсем ничего не понимаю.
— Ты ведь шутишь. Кто они?
— Где твой дар провидения, мама? Я не шучу. Мне действительно подкинули дело, и теперь я взят под стражу. — Я говорил, наполняя рот едой. Я успел проголодаться, а новое событие как бы пошатнуло горечь поминок и немного заслонило его.
Гости смотрели на меня с любопытством, некоторые дамы и девушки с усмешкой. Им казалось, что я — большой шутник и нарочно набиваю рот и вдобавок пытаюсь говорить. Я встретился с одной из девушек взглядом и подмигнул ей. Щёки бедняжки тут же заалели, и она поспешила вступить в разговор с подругой.
— Да, теперь я вижу, — медленно произнесла мама, выйдя из забытья.
— Мама, это очень грустно, но всё будет хорошо.
— Я знаю. В остроге ты пробудешь недолго. — Она поднялась и подошла к жандармам. — Господа, вы плохо кушаете. Берите пирожки, вон поросёнок в сметане. Маша, налей господам грибного супа.
— Сударыня, не беспокойтесь, — заговорил Улевский, — мы лишь присели с позволения Николая Ивановича почтить память Ивана Никифоровича, но вовсе не затем, чтобы набивать животы…
— Всё равно, господа, всё равно кушайте. Столько осталось еды, пропадёт ведь без пользы.
— Благодарю, сударыня…
Спустя полчаса, насытившись, они поднялись, и я вместе с ними. О многом я успел за это время подумать, но реальность творившегося вокруг меня действа всё равно теряла очертания.
— Простите великодушно, дорогие гости, — сказал я, — необходимо срочно выехать по делам.
Ещё спустя полчаса я с помощью матушки был собран (впрочем, вещи брать не полагалось). Когда мы ещё находились в коридоре, выскочил запыхавшийся Тихон.
— Батюшка мой! — вскричал он, размахивая руками, — слуги такие страсти рассказывают, будто вы уезжать собрались куда-то.
— Да, Тихон, — я обернулся. — Срочные дела.