В общем, я не вытерпел и написал другу. А тот и отвечает, что не намерен скрывать правду, что всегда говорил мне о безумстве, которое я совершаю, любя такую женщину. Он сообщил, что моя возлюбленная поселилась у такого-то князя через четыре дня после моего отъезда и что она брюхата.
Ты можешь представить, как я был опустошён, разбит, раздавлен. С тех пор я стал искать смерти, участвуя в самых безнадёжных вылазках, самых беспощадных боях. Но смерть бежала меня, а сослуживцы начали называть везунчиком. Тогда-то в голову всё чаще стала приходить мысль, что возлюбленная не такая уж и красавица. И вот однажды я сказал себе, что она не достойна моей любви. В тот же миг стало легче, а вечером меня ранили, и я попал в госпиталь. Когда вернулось здоровье, война кончилась. Я приехал в имение, где меня ждали родители. Там я зажил спокойной жизнью и больше о женщине той не вспоминал.
Однажды на станции я услышал заинтересовавшую меня беседу. Две женщины обсуждали смерть жены некоего князя. Имени его я сразу не разобрал. Сначала подсел ближе, а потом и вовсе спросил в открытую.
— Да тут недалеко случилось такое, Боже сохрани! — запричитала одна из женщин. — Князь-то женушку свою пристрелил.
— За что же? — спросил я.
— Она беспутная была с самого начала, но видно держаться старалась скромно, пока не раскусила, что князь от неё без ума и на всё готов ради её капризов. А когда поняла, потеряла всякую меру стыда. Говорят, каждый день пила и напивалась, танцевала до упада и на столе даже.
— Доплясалась, — вставила другая.
— Так оно и бывает на свете, ничего не проходит просто так, за всё суждено человеку монетку бросить.
— Так дальше что?
— Ох, быстрый какой! Ладно. Напилась она однажды сильнее обычного и давай бушевать, требовать, чтобы ей привезли бамбуковое кресло. Диву даюсь, для чего ей понадобилось пьяной кресло бамбуковое, да только как раскричалась она, бестия, на всю усадьбу, так что муж начал её успокаивать, корить, что дочь пьяную мать услышать может. А ей хоть бы хны. Она рассудок, видать, совсем потеряла, бросилась на князя. Такой, мол, сякой. Да и припадок случился. Она в припадке как закричит, что дочь не его, а барина, который её любил, и что сейчас же она вернётся к нему. Никто не мог ничего поделать с ней, бросились связывать, а она всех ругает грязными словами, а более всех князя. Но видно у князя терпение кончилось. Он достал пистолет из ящика, да и пристрелил пьяную княжну, чтобы не позорила его. Слуги-то знали, будто догадывался он, что дочь не его, потому что не похожа она была и всё тут. Ни на мать, ни на него. Но церемониться князь и с малюткой не стал. За неделю князь нашёл ей приёмных родителей из зажиточных крестьян и отдал им.
— Такая вот побасенка.
Я был ошёломлён. Много мне потребовалось сил, но я всё-таки отыскал ту деревню, и тех крестьян и посмотрел на девочку. Она походила на меня.
Лев Сергеевич замолчал. Я крутил в руках веник, словно не зная, что с ним делать.
— Как же вы поступили?
Волконский вздохнул.
— Не хватило у меня смелости. Под пулями и штыками я был смелее, а тут… Не сказал своим родителям ничего о дочери, утаил это от них. Сразу думал, что, найдя жену, объясню ей всё, и мы возьмём дочь к себе. Но время летело, я женился через лет шесть. И снова у меня не хватило смелости сказать правду. Правду о том, что Саша и Люба — не единственные мои дети, что у меня есть взрослая дочь… Ладно, ложись, Николай, я тебя веничком отмашу.
Я послушно лёг. Тело и болью и сладостью отзывалось на удары. Тут я начал догадываться, куда ведёт наш разговор.
— Вы хотите, чтобы я нашёл вашу дочь?
— Соображаешь, — улыбнулся Волконский.
— Разве вы не следили за ней после того, как узнали о её существовании?
— Следил, конечно.
— Но потеряли след?
— Не совсем. Я не ощущаю, что она в нашем мире.
— Ах, вот в чём дело, — удивился я и слез со стола. — Теперь вы.
— Хорошо ведь?
— Хорошо, — я кивнул и взял веник. — Так значит вы циркусфилер? Ощущать родственную связь не каждый может, это редчайший дар.
— Я ощущал. Все эти годы. Но месяц назад связь стала иной.
— Как это — иной?
— Не могу объяснить. Только знаю, что она не умерла. Но наш мир покинула.
— Полагаете, с вашей дочерью что-то случилось?
— Возможно так. И я искал человека, который смог бы мне помочь. Однако связи прежние я в большинстве своём из-за закрытого образа жизни растерял. А ведь светскую жизнь держат три вещи: вино, карты и пошлые шутки. Я же всё это разлюбил… Впрочем, у меня уже голова кружится от жары. Пойдём в предбанник.
Мы вышли. Приятно было сидеть на прохладной скамейке.
— В общем, подходящих людей не находилось. А тут вдруг ваш друг Денис решается на авантюру и под видом генерала Зотова пытается украсть у меня семейные реликвии. Всё сложилось удачно, я обезоружил его и вернул настоящий образ. Его лицо сразу показалось знакомым, а через минуту я вспомнил, что читал о вас обоих в газете. Ангел и бес. Блестящий сыщик, снопами ловящий преступников, и вор, следы которого в десятке преступлений, учились в Академии в одном классе.
— Теперь я буду зваться падшим ангелом, — усмехнулся я.
— И крылья были…
Мы засмеялись.
Волконский склонился ко мне.
— Я щедро награжу вас, если вы поможете мне найти дочь.
— Награда — это последнее, о чём я думаю.
— Похвально. Однако жизнь есть жизнь. Всем нам надо что-то кушать и что-то пить. Во всяком случае, я своё слово сказал и за мной не постоит.
— Мне всё равно некуда идти.
— Я помогу собраться в дорогу. Она будет дальней и очень трудной.
Тут я вспомнил о друге.
— У меня есть к вам не то, что просьба, скорее совет. Отпустите Дениса.
Волконский шаркнул по полу босой ногой.
— А вот этого я, признаюсь, не ожидал от тебя услышать.
— Вы не так подумали, — мягко заметил я. — Я беспокоюсь не о Денисе, а о вас.
— О нас? — удивился Лев Сергеевич.
— Ваша семья мне пришлась по душе. А я знаю, как работает Денис. Он не может быть один. С ним кто-то есть. Это или один помощник, или целая банда. Вполне вероятно, что они придут за ним. Поэтому я и советую отпустить Дениса.
— Но у меня нет уверенности, что вы продолжите поиски моей дочери, когда Денис выйдет на свободу.
— Полагаю, моего слова недостаточно, чтобы эта уверенность появилась?
Волконский сжал кулаки и как-то умоляюще пробормотал:
— Прости, Николай, но я за свою жизнь так много раз ошибался в людях, что не могу взять с тебя слово, ибо его будет мало.
— Что ж, я не обижаюсь. Но я вас предупредил, и моя совесть чиста. Будьте осторожны.
— Благодарю. Ещё по разу? — спросил Волконский и направился в парилку.
Через час мы пропарили все кости и, чистые и сонные, пришли в дом. Лев Сергеевич, недолго думая (Настасья Никитична неодобрительно покачала головой, Андрей вновь отказался от нашей компании, сославшись на головную боль), достал пару бутылок вина, которые мы к полуночи осушили.
— Кажется, я совсем пьяный, — беспричинно улыбаясь, пробормотал я.
— О нет. Если вы можете определить своё состояние, значит, вы ещё не пьяны, — заявил Лев Сергеевич и с трудом поднялся с кресла. Пытаясь выйти из комнаты, он ударился плечом в дверной косяк.
— Осторожнее, — предупредил я, и моя голова упала на спинку кресла.
Потом я вдруг почувствовал ломоту в теле и тяжесть в голове и открыл глаза.
— У…
Я лежал поперёк кровати в комнате, которую мне вчера выделили Волконские. Левая рука находилась под неестественным углом и затекла. Сквозь занавески рассеивался белый свет давно начавшегося дня.
В эту минуту меня больше всего занимал и удивлял тот факт, что я всё-таки напился. Со мной такое случалось всего несколько раз, обычно, в отменно хорошей компании.
Я, пыхтя и бурча о крепости вчерашнего вина и странного объёма бутылей, проявил невероятные усилия и сел на кровати. О том, чтобы сделать первые шаги, речи пока не заходило. Я оглядел себя и отметил, что одежда на мне вчерашняя и что я, стало быть, и не раздевался. Кто-то лишь стянул домашние туфли.