Мороз упрямо лез в рукава и за воротник. Ноги окоченели, и я решил, что пора прибегнуть к трансгрессии: сбросил наземь сумку, вынул деревянный, покрытый узорами цилиндр с картой внутри. Цилиндр был запечатан двумя пробками с выжженными рунами. Одна пробка утонула в снегу, другую я накрыл ладонью и прошептал:
— Две тысячи.
Упавший с неба вихрь поднял снежную пыль. Ветер засвистел в ушах, белая пелена накрыла глаза. Меня едва не свалило с ног. Ещё секунда, и ненастье прекратилось также неожиданно, как и началось.
Довольный, я потёр руки. Поле вокруг меня теперь было покрыто снежными валунами и рытвинами. Это карта, запечатанная в цилиндр, сотворила себя из снега. Две тысячи вёрст отобразились на одной версте. Такой я выбрал масштаб.
Я закинул сумку на плечо, поднял цилиндр и побрёл на восток, осторожно ступая по уменьшенной земле Рании. То там то сям над картой висели сгустки белёсого тумана, из которого были сотканы названия городов, крупных деревень, рек и озёр.
Мне нужно было трансгрессировать в место, расположенное примерно в пятидесяти верстах от деревни Савкиной. Переноситься ближе я считал небезопасным, поскольку всякое частное перемещение вне специальных площадей запрещено законом Ранийской империи. Видно, судьба не лишена иронии, раз я, ловец преступников, сам вынужден нарушать закон.
Я знал, что перенос отзовётся колоссальной вспышкой магии и будет замечен и взят на контроль Министерством внутренней безопасности. Кстати, дело сыщика, бежавшего от следствия и избившего следователя, наверняка передадут туда же и будут связывать с ним каждое незаконное перемещение.
Вскоре я обнаружил местонахождение деревни и вернулся на некоторое расстояние назад (те самые пятьдесят вёрст). Здесь я туже затянул ремень сумки, чтобы она не слетела от вихря, засунул в карман компас и поставил цилиндр в снег другим концом. Судя по рытвинам, недалеко раскинулся лесок, в котором можно укрыться на случай погони.
— Сюда! — твёрдо произнёс я, и в ту же секунду сильнейший поток воздуха сбил меня с ног.
Рукой я вцепился в драгоценный цилиндр (ведь это он меня перебрасывает, а не я переношусь). Все части света смешались в голове, тошнота подступила к горлу. Меня раскрутило ужасно, ледяной воздух сбил дыхание. Серая мгла охватила плотным кольцом, крупные хлопья снега, обжигая, били по лицу. Но через секунду мгла посветлела, поток воздуха начал стихать, и вскоре я упал грудью на схваченную морозцем землю.
«Здесь совсем нет снега!» — приятно удивился я.
Но как только я поднялся и оглянулся вокруг, улыбка моя увяла.
«Откуда взялась река?», — спросил я себя. С этого вопроса начались мои несчастья.
Я поднялся, почесал ушибленные грудь и колени, смахнул с лица пыль и огляделся. Точно: лесок совсем не там, прямо передо мной река, справа через неё переброшен разбитый мостик с гнилыми досками. Мостик вёл к деревушке, дымари изб которой вычерчивались на фоне темнеющих облаков. Я был уверен, что на карте реки не было. Почему же я трансгрессировал именно сюда?
Версию о жандармском перехвате я отбросил сразу: на ногах уже сомкнулись бы колодки. Осталось одно: цилиндр промахнулся. «Такое бывает», — решил я, впрочем, неуверенный в том, что это действительно бывает.
Однако на долгие размышления не было времени. Трансгрессией не обогреешься, а я порядочно замёрз. Я поглядел на небо и заметил, что оно стремительно темнеет от набегающих туч. Это сразу отозвалось тревожными нотками в душе, но я решил, что прислушиваться к ним — невиданная роскошь во время любого путешествия. Я быстро, с некоторой опаской, но всё же благополучно перебрался через хлюпкий мостик.
«Что же это за деревня такая с никуда не годными мостами? — спросил я себя. — И почему из труб дым не идёт?»
Я поднимался по дороге, с которой время стёрло следы повозок. Мороз крепчал с каждой секундой, но я почувствовал и внутренний озноб.
«Тьфу ты!»
И вот я на главной улице деревни.
«Так и есть, заброшенная!»
Ни один звук не тревожил меня. Я поднял голову и ещё раз посмотрел на небо. Свинцовое, оно кишело вьющимися облаками, будто в его выси рождался ураган.
Да, я должен был уйти. И я мог бы уйти тысячу раз, но остался. Зачем? Никто не знает. Влекли пустые улочки, покосившиеся изгороди, тёмные избы, позади которых высились кучи хвороста и заготовленных на зиму дров.
Я закутался плотнее и решил, что нужно зайти в одну из изб, дабы точно знать, что происходит. Может, на жителей деревни наложено заклятие?
Перебросив сумку с уставшего плеча на другое, я выбрал избу посвежее и несколько раз постучал по забору. Ответом была лишь тишина да неожиданно сильный порыв ветра, засвистевший в голых ветвях деревенских осин. Я толкнул калитку и быстро перешёл по каменной дорожке к низенькому крыльцу.
На мой настойчивый стук вновь никто не отвел.
Тогда я твёрдой рукой потянул на себя резную ручку. Дверь бесшумно поддалась. В крошечные сенцы почти не проникал свет тусклого осеннего дня.
Распахнув вторую дверь, я шагнул на скрипучие половицы и замер поражённый. На табуретах, прямо в центре сумрачной комнаты, стоял недавно сбитый из толстых светлых досок гроб. В нём покоилась длинная фигура.
И вновь я должен был уйти, но вместо этого сделал шаг вперёд. Позже я понял, что в ту минуту более не владел собой. Трансгрессировав не в том месте, я сразу оказался в мерзких лапах одной загадочной, но беспощадной твари.
Дверь позади меня сама собой захлопнулась. Я невольно вздрогнул. Нервы натянулись до предела тонкой звенящей струной. Я не видел ничего, кроме гроба, который как бы вырос до невероятных размеров, заполнил весь мир, вытеснив из сознания все предметы, все мысли и воспоминания. Теперь во вселенной остались только два выражения бытия: я, теряющий всякое самосознание и самоопределение, превращающийся в бесконечно малую точку, и этот странный, прямоугольный предмет — гроб, в котором лежала девушка.
Да, то была девушка лет восемнадцати. Черты лица её выражали торжественный, даже царственный, непоколебимый покой. Волосы накрывали округлые плечи, на бледном лбу ни одной морщинки, тонкие безупречные линии чёрных бровей окаймляли закрытые глаза с длинными невесомыми ресницами, алые губы сложены так прелестно, что всякий смертный муж не отказался бы от поцелуя.
Я лишился всяких сил и понимания действительности и склонился над покойницей. Мысли одинокими искорками вспыхивали и гасли в тёмной мгле одержимости. В секунды просветления я пытался уверить себя, что хочу внимательнее разглядеть прекрасное лицо незнакомки. Но это был самообман. Губы — вот то, чем я хотел владеть, и за владение этим готов был отдать жизнь.
Я наклонился ещё ниже и почувствовал запах девушки. Не было ни одной нотки разложения. Девушка пахла чем-то густо-сладким, медовым. То был запах желания. И я поддался.
Мои губы сомкнулись с губами незнакомки. Холод мраморной статуи на секунду отпечатался на сердце и исчез. На смену холоду пришло тепло, чарующее, оживляющее. Тепло это заполнило каждый сустав, каждую кость и все мышцы, оно стало моей плотью, неразрывной и всемогущей. Лучшего нельзя было и желать. То был сияющий рай на холодной грешной земле.
Прошло несколько минут, а может, целый час, а я не мог разорвать прочную невидимую нить, связавшую меня и незнакомку. Я мог прекратить поцелуй, но это казалось диким первобытным невежеством, преступлением перед всем святыней. Всё тело протестовало против конца наслаждений. Поток струящегося тепла не может и не должен иссякнуть!
Так думал я какое-то время, а потом что-то случилось. То было странное ощущение одиночества и забвения, вдруг нахлынувшее на меня. Я понял, что незнакомка тайной властью отторгает меня.
Сердце забилось, лоб покрылся испариной. Я поднял голову и задышал глубже, пытаясь успокоиться. Тут мой взгляд упал на губы незнакомки. Они блестели от влаги. Они стали ещё более алыми, а по мраморной щеке вдруг соскользнула тонкая струйка. То была кровь.
По спине пробежали мурашки. Я вскочил на ноги и тыльной стороной ладони коснулся своих губ. Кожа вмиг стала влажной и чуть липкой. На губах незнакомки моя кровь!
За стенами избы послышалось множество шагов. Сквозь маленькие оконца я едва разглядел толпу шагающих людей.