«Необходимо убираться отсюда», — пропел вернувшийся ко мне разум, но было поздно. На запястье я ощутил прикосновение холодной руки. Мгновения хватило, чтобы обернуться и вскрикнуть: незнакомка смотрела на меня ужасными пустыми хрустальными глазами. Лицо её было лишено всякого выражения, но ненависть и коварная злоба её хозяина, казалось, сочилась по ледяным пальцам.
Я изо всех сил дёрнул руку, но незнакомка сначала вывалилась на пол, загрохотав перевернувшимся гробом и табуретами, и лишь потом отпустила запястье. Одержимый всеми страхами ада, я метнулся в коридорчик, чтобы вырваться наружу, но другое препятствие, ещё ужаснее, остановило меня в нерешительности и смятении.
Люди. Кругом люди. Людей было много, несколько сотен. Они запрудили весь огород, двигались по улице. Головы их были чуть подняты из-за того, что смотрели они только на меня. А взгляд… Дело было во взгляде. Холодный, пустой, лишённый всякой эмоции, движения и чувства, взгляд этот мог бы лишить всяческих сил самого крепкого и смелого ранийца. Это были не люди. Уже не люди. Окружили избу полтысячи мертвецов, управляемых злой волей.
Я потянул дверь, но пять или шесть рук алчно проникли в проём, не дав двери закрыться. Холодная ладонь опустилась на плечо — то незнакомка звала меня к повтору смертельного поцелуя. Я заставил себя забыть, что передо мной девушка, сбил её с ног одним ударом кулака и кинулся в помещение.
А что дальше?
Запасной двери не было. Я понял: тройка крошечных комнатушек скоро станет моей могилой.
Стёкла разбивались и в оконные проёмы лезли люди с теми же пустыми взглядами, теснясь и толкая соплеменников, глухо шагали по деревянному полу. Они заполняли комнаты, отрезая путь к отступлению.
Я собрался с мыслями, насколько это было возможно, сделал глубокий вдох, пытаясь усмирить рвущееся из груди сердце, и резко дёрнул рукой. Тугая волна воздуха сорвалась с моих пальцев и впечатала в стену десяток человек. Потом я махнул в сторону окна, которое тут же освободилось. Послышался ропот. Я воспользовался сумятицей и развернулся к стене, сгрёб одним заклинанием шкаф, прошептал другое над своим кулаком и выбросил этот кулак вперёд.
Удар сотряс избу, часть стены вывалилась наружу, подняв облако пыли. Ни секунды не медля, я прыгнул в дыру, но не успел сделать и пяти шагов, как наткнулся на какое-то препятствие. Толчок был так силён, что я завалился на бок. Пыль развеялась. Я вскочил и увидел, что это было за препятствие.
Сердце моё упало.
Я надеялся, что хотя бы сзади изба будет свободна. Но полтысячи душ сжали своё смертоносное кольцо. Они двигались всё теснее, молча прижимаясь друг к другу. Те, что находились ближе всего ко мне, схватили меня за одежду и за руки, другие упали, чтобы вцепиться в ноги, а сзади напирающие зашагали по упавшим.
Я так растерялся от безысходности, что не пытался даже применить какое-либо заклинание. Теперь я увидел в их глазах больше, чем пустоту. Там было желание, единственное, непобедимое желание овладеть мной, Николаем Переяславским. Сегодня я был целью их существования, их смыслом околосмертной жизни.
Они подняли меня и понесли. Их руки стали шевелящейся постелью, с которой не было возможности упасть и на которой не найдутся силы очнуться от холодного, всепоглощающего кошмара.
Поток понёс меня по улицам, уходящим вниз. Промелькнули последние пустые избы, и деревня закончилась. Серое небо тяжёлой глыбой повисло над головой. Такими же тяжёлыми были обрывки мыслей в голове.
Есть ли надежда? Надежды нет никакой. С такой массой не то живых, не то мёртвых не справится никто. Только полёт мог быть спасением, но в остроге крылья мне дарила Ламбридажь, охваченная зовом. Конечно, существует заклинание, с помощью которого можно взлететь. Но толку в нём не было никакого, так как сотни когтистых пальцев держали мою одежду. Я попытался дёрнуть рукой, в которой была спрятана книга, но всё оказалось тщетно. Меня распяли на толпе мертвецов.
Поднесли к реке, но с другой стороны деревни. Те, кто держал меня, пошли по скрипящему и шатающемуся мосту, остальные, беззвучно и безропотно, зашагали вброд. Повернув голову, я краем глаза видел, как дети исчезали под водой на одном берегу и через три минуты появлялись на другом, с той же размеренностью перебирая мокрыми ногами, как до этого сухими.
Дорога опять начала подниматься, но теперь я заметил не избы, а потемневшие от дождей и солнца надгробия. Меня несут на кладбище.
«Для чего?»
Ответом стала молитвенная речь, которую подхватил и донёс до меня ветер. Я начал различать отдельные слоги. Они походили на латынь. Голос человека дрожал, то повышался до крика, то рушился на куски от хрипотцы. И чем ближе был тот, кто пел, тем более сильная дрожь охватывала тело. Звучало нечто древнее, страшное, явно вырвавшееся из душных казематов Моргота или иных юдолей ужаса, страха и мучений.
Со мной случилась как будто парализация. Даже чувства притупились, и мысли стали покидать голову, в которую вцепилось несколько рук. Каждое слово древнего наречия стирало во мне личность. Я всё более и более становился вещью и всё менее человеком.
— Сюда! — крикнул поющий.
Опустив голову, вверх ногами я увидел кипящее свинцовое небо и старика, повисшего в воздухе, источающем яд. Костлявые чёрные руки метались из-под рукавов тряпья, в которое старик был замотан.
Прочие пали на колени, а те люди, что несли меня, продолжили путь к огромному плоскому камню, на который я скоро и был положен.
Надо мной опустился старик. Глаза обжигающе сверкали на худом, вытесанном лице. Пустой рот изрыгал мучительное наречие.
Я уже был лишён жизни и поэтому не сопротивлялся, просто лежал на ледяном камне с раскинутыми в стороны ногами и руками и смотрел без страха, без ненависти, без всего того, что присуще человеку.
Старик перешёл на шёпот, едкий, такой же дурманящий и опустошающий, как и крик. Холодные руки коснулись моих висков, и последняя мысль этого мира покинула меня.
Но пустоты не оказалось. Одно бытие заменилось бытием другим.
Я почувствовал холод, нестерпимый, убивающий, но, по какой-то ужасной насмешке, оставляющий быть! Чёрная пустыня возникла перед глазами. Не было ни неба, ни ветра, ни самого дыхания, а только леденящий подошвы босых ног песок выделялся материей чуть более светлой, чем непроглядная тьма вокруг.
Я стал наблюдать.
Барханы, барханы ледяного песка… Ах да, ещё тени. Много теней блуждало кругами, сталкивались на несколько минут, чтобы выжать друг из друга пару простых, ничего не значащих слов, и снова разойтись.
Я попытался закутаться, но одежды на мне не оказалось. Да и сам я себе едва был виден: только клок тумана, более густого, чем тьма, да неизвестно откуда взявшееся осознание того, что я и есть этот клок.
Я заметил приближающуюся тень. Словно удерживаемая гравитационной силой, она двигалась, постоянно смещаясь влево, и должна была неизбежно столкнуться со мной.
Я бросился ей навстречу, но прошёл томительный, ужасающе длительный час прежде, чем мы оказались на расстоянии вытянутой руки. Я уже устал, проголодался, замёрз. За это время я пытался лечь, но лёжа было ещё тяжелее, голоднее, холоднее. Решил, что надо двигаться. Только в движении я смогу не сойти с ума.
— Простите…
Я хотел сказать это так, как всегда говорил в гостях, на службе, дома, словом, в своём мире, а получилось иначе. На последнем слоге сбилось дыхание. Тень неизбежно проскальзывала мимо меня, а надо было много чего спросить.
— Где мы и как…
Опять кончилось дыхание, голова закружилась от нехватки воздуха, но тень уже поняла меня:
— Старик Валериан… Вспомните…
«Старик…»
И я вспомнил всё, что со мной произошло после того, как я опустился на берег реки. Деревня, девушка в гробу, люди-мертвецы…
— Там… были вы? — обернувшись, спросил я у исчезающей тени.
— Да, — таков был ответ.
Так вот оно что! Старик отнял у жителей деревни и заблудших путников души и заточил их в единую темницу. Для чего? На этот вопрос не было ответа, и я вытянул вперёд руку, не веря, что рука эта и правда существует и что она осязаема.