Падение было недолгим. Я растянулся на твёрдой поверхности, ушиб левый бок и колено, но тут же вскочил, хотя и не готовый к бою. Щепки, камни, какая-то труха и снег — всё взлетело с пола, на котором я теперь стоял, и восстановило ранее рухнувшую подо мной поверхность, теперь ставшую потолком и закрывшую от меня свет.
Тьма, непроглядная густая тьма вокруг. Как в первую нашу встречу с Шутом. Кто же он, в самом деле, если так боится света? Или это свет страшится его?
— И вновь мы с вами лицом к лицу, господин Переяславский, — прозвучал голос, коротким эхом отразившись от пустых стен. Теперь это был голос, которому нельзя было верить, но не верить которому было невозможно: он наполнял смыслом каждое слово до краёв, а смыслом этим была ложь. — Меня огорчает тот неприятнейший факт, что я не могу пригласить вас присесть и дать отдохнуть вашим натруженным ногам, но моей вины здесь нет: увы, в обители, в коей мы находимся, напрочь отсутствует мебель. Посему буду краток. Впрочем… Я чувствую, что вы хотите спросить меня о важным вещах. Прошу.
Но произнести слова, которые я готовил, пока шёл вслед за стариком, оказалось делом не таким простым. Возможно, виной тому была неуютная, холодная тьма, царившая вокруг; возможно, сбивало с толку падение в подземелье; возможно, присутствие Шута, который излучал невидимую, но ощутимую недобрую магию, укрощало меня и предостерегало от вспышки гнева. В любом случае, мне потребовалась почти минута, чтобы начать говорить слегка прерывающимся голосом.
— Не подумайте, что я с первых же слов намерен вас оскорблять или в чём-то обвинять, просто мне хотелось бы знать, каким образом вы связаны со смертью моего отца. Прошу не отрицать эту связь. Вы сами прекрасно знаете, что это бессмысленно. Вы прежде меня завладели запиской, присланной матерью, сделали её копию так тщательно и быстро, что никто не заметил пропажи, а потом…
— Оставьте, господин Переяславский, — умоляюще протянул Шут, но в этой просьбе была только насмешка. — Ваше воображение заведёт вас так далеко, что мы и в три недели не выберемся. Ничем я не завладевал и никакой копии не делал, это было бы чрезвычайно утомительно. Магия — вот краеугольный камень всего, что происходило с вами и происходит. Магия — причина, по которой вы смогли прочесть записку матери даже раньше своего слуги. Магия — причина смерти вашего отца, которому не хватило мудрости и смекалки остановится перед запретной дверью. Он почерпнул то, что не может вместить. Не сам ли он сказал, что опалил душу? Что же вы от меня хотите узнать? Придёт час, и вы спросите его самого, в чём состояла его ошибка. Тогда вы сможете узнать всё, потому что знание ваше нельзя будет ни к чему применить. Там, где вы будете беседовать с вашим отцом, знания являются лишь игрушкой, вроде бы и яркой, притягательной, но такой ненужной.
— Я хочу знать, есть ли ваша вина в смерти отца, — сурово сказал я.
— Только и всего? — усмехнулся Шут. — Что это изменит? Разве вы ещё не поняли, на чьей я стороне? Ведь вы прекрасно знаете то, чему детей учат с детства: свет — это хорошо, а тьма — плохо. А что вы видите вокруг себя? Не тьму ли? Тьма является ответом на все ваши вопросы по отношению ко мне, прошлые и будущие.
Шут замолчал, а я чувствовал, что падаю в бездну, из которой не возвращаются. Если раньше, после первой встречи, я смутно представлял себе Шута, как злого, помешанного и могущественного мага, то теперь его фигура вырисовывалась чётче. Но чем ярче становился образ, тем страшнее он казался. Речи Шута не были речами сумасшедшего, наоборот, его рассуждения твёрдо стояли на логике, логике зла. А есть ли на свете что-нибудь ужаснее зла, которое хладнокровно принимает и понимает, что оно является злом, не тяготится своим состоянием, а намеренно развивает его, растит в себе и удовлетворяется им?
Гнев, который я готовился излить на Шута при встрече, рассыпался в прах. Гнев казался теперь затеей бессмысленной, надо было только выслушать этого страшного господина.
— Ясно. Хорошо, — сказал я, когда ко мне вернулась способность говорить. — Больше не будет вопросов. А впрочем, вопрос будет, но лишь один: зачем вы позвали меня?
— Другого я от вас и не ждал, господин Переяславский, — сразу же откликнулся Шут у противоположной стены. — Вы мне даже нравитесь, извольте знать, хотя я не совсем доволен тем, как продвигаются поиски госпожи Кожевиной. Медленно, сударь, очень и очень медленно…
«Обо всём он знает», — в моей груди оборвалась ещё одна струна.
— Думаю, вам прекрасно известно, как я стараюсь, — скромно пошутил я.
— О, конечно известно! Такого самоотверженного сыщика, как вы, надо поискать. Однако же, при всех ваших талантах, на вашем пути встречаются преграды, которые без посторонней помощи вам не преодолеть. Я хочу вам помочь.
— Из ваших уст звучит не очень обнадеживающе. Уж простите.
Шут расхохотался.
— Увы, увы, горе мне, господин Переяславский. Вы зрите в корень. Эта помощь не бескорыстная.
— Что же я должен отдать взамен?
— А что вы готовы отдать?
— Сначала позвольте узнать, что вам нужно, — ответил я.
— О, да, я не промахнулся! — воскликнул Шут. — Вы будете блистать на Балу. Ваша находчивость и остроумие бесподобно.
— Захвалили…
— Говорю сущую правду.
— Вы умеете?
— Иногда.
— Ба! День открытий.
— Обожаю словесные перепалки с достойным оппонентом, однако нынче их надо отложить в сторону — дела. Так знайте: моя помощь не бескорыстна, но вам не нужно считать себя должником и чем-то отплачивать. Поверьте, всё само собой будет отплачено. Я много размышлял над своим прошлым, которое каким-то образом связано с вашим будущим. В этом хитросплетении трудно разобраться, но кое-что я разгадал, и теперь мне нужно, чтобы будущее наступило быстрее. По этой причине я помогаю вам. Вы должны найти госпожу Кожевину, потому что за ней по пятам следует тайна, сокрытая от меня до времени, потому что после вашей встречи обязательно что-то произойдёт. За этой встречей что-то следует, но пелена… пелена…
Последние слова Шута закончились стоном злобы и отчаяния.
— Я не вижу, — проскрипел он и тут же оправился. — Впрочем, это мои личные заботы. Пусть они обойдут вас стороной, господин Переяславский, у вас полно своих.
Знаете, ведь мы встретились в этом месте не случайно. Мой слуга привёл вас сюда по той простой причине, что — только не сильно удивляйтесь! — именно здесь находилась обитель старца. Та самая обитель, которую вы ищите. Как вам моя скромная помощь? Вы находите её уместной и целесообразной?
— Ещё бы! — вскричал я, пригвождённый к месту.
— Мои расчёты оказались верными. На сим я хочу откланяться, но вижу необходимым также предупредить об опасности. За моей спиной дверь, которую нужно взломать: силой или заклинанием. За дверью вас ждёт, если я не ошибаюсь, старый-старый неприятный субъект. Не берусь сказать, живой он или мёртвый, но у него есть плохая привычка убивать всякого, кто пытается найти ключ. Ах, да, ещё одни любопытный факт: ключ у субъекта внутри.
— Внутри? — прохрипел я ошеломлённо.
— Проблема тут небольшая: пока он будет искать отрубленную вами голову, вам следует вскрыть ему живот. Перебрав внутренности, вы отыщите ключ.
— Ключ от чего?
— Разумеется, от… впрочем, это другой акт вашей пьесы. Позвольте опустить занавес, пожелать вам удачи и откланяться. Меч вы найдёте на полу этой комнаты. Уверен, вам он пригодится.
Я лишь успел открыть рот, как услышал шум, похожий на внезапный порыв ветра. Лицо обдало горячей волной, потолок надо мной затрещал, а потом всё стихло. Я остался один в пустой тёмной комнате.
С минуту я стоял, слушая мерный стук сердца и собственное дыхание. Надо было что-то делать. В соседней комнате, если верить Шуту, находится то, что я ищу. А почему бы ему не поверить? Если бы он хотел меня прикончить, он бы сделал это ещё в том странном доме в столице. Вероятно, Шут что-то выжидает, а значит, пока беспокоится не о чем. Почти не о чем.