Я подобрал шпагу.
— Вот и славно, — презрительно ухмыльнулся Денис. — А то я было подумал, что придётся перерезать тебе горло, как жалкой блеющей овце.
Он сделал пару слабых выпадов, которые я без труда отразил, потом начал теснить меня. Мы закружились по комнате.
— Браво, господа! — воскликнул Хранитель. — Но что же это? — разочарованно спросил он через минуту. — Вы только играете, господа. Эдак вы и без моей помощи протопчитесь добрые десять лет. Один должен остаться, другой — лечь на камни. Денис, сердце ваше пылает жаждой наживы, так почему рука скована леностью? Вы ли тот вор и разбойник, о котором слух долетал даже в эти забытые края, или глаза мои ошибаются?
— Вы слышали обо мне, о Яром? — вскричал Денис и даже замер со шпагой в руке.
— Несомненно!
Я слышал неприкрытую ложь, но Денис уже пал. Он искусился и не мог более отличать правду ото лжи, белое от чёрного. В его затуманенных алчностью глазах потухли все краски.
Звон шпаг усилился. Я держал оборону, и честь Переяславского не позволяла перейти в наступление. Даже мысль о Кожевиной, о цели и смысле всего путешествия в Крепость не могла потушить муки совести. Тугой болью что-то рвалось во мне, но я не смел сделать шаг к убийству друга.
А Денис наступал всё яростнее, сыпал коварными приёмами и пару раз доставал и рвал одежду. Я чувствовал, как холодные капли пота скользили по горячим вискам. Ярый выглядел бодрым, словно злость питала его силы. Двигался стремительно и чётко. Губы его тянулись в презрительной, насмешливой улыбке, в которой всё более и более проглядывало коварство змея и предателя. Я невольно содрогался, видя, как меняется его лицо, терявшее одну человеческую черту за другой.
Хранитель жадно следил за каждым нашим движением. Он был бледен и напряжён до предела. Руки с посиневшими пальцами неистово сжимали деревянный подлокотник кресла, в которое он упал минут десять назад и не шевелился.
— Давай отдохнём, — предложил я.
Денис захохотал и рассёк воздух, заставляя меня отпрянуть к стене.
— Когда отделываешь девку, ты тоже говоришь ей «давай отдохнём», не дожидаясь конца пиесы?
— Но ты не девка. Или я ошибся?
Денис побагровел.
— Мы доведём дело до конца, Коленька, — фальшиво пропел Ярый.
— Сегодня не будет по-твоему! — я отразил мощный удар друга, выпрямился и…
Хранитель вскочил на ноги. Протяжный скрип старого кресла оказался единственным звуком в тяжёлой тишине замка.
Минула секунда. Вторая. Третья.
Я опустил шпагу.
Четвёртая. Пятая.
Глаза в глаза.
Металл блеснул в лунном свете, и лезвие шпаги вошло глубоко в грудь.
«А ведь и не больно».
Я опустил глаза и долго-долго смотрел на серебристое лезвие, торчащее из груди, на эфес шпаги, которое крепко сжимал мой друг Денис Ярый.
Когда он второй раз проткнул меня, жжение разлилось в области сердца, живого, плотского, бьющегося сердца. Ещё мгновение, и пришла боль, острая, как заточенный хорошим мастером кинжал. В голове полыхнули какие-то липкие мысли. Я услышал звон шпаги, выпавшей из моей руки, восторженный вопль Хранителя, а потом и гулкий звук собственного тела, повергающегося на камни. Высокие своды кувыркнулись, и выкатился огромный шар полной луны.
С этого шара лился свет, расплёскивался по комнате и вскоре затопил всё вокруг. Порывы серебряного ветра гнали на меня шипучие волны света, и я захлёбывался, пытался подняться, но волны вновь и вновь добирались до подбородка, вливались в рот, перетекали в лёгкие.
Борьба была недолгой. Свет безжалостно сомкнулся над лицом, посерел и сгустился. Из света родилась тьма и поглотила меня.
Свиток двадцать второй Хранитель и принц Луриндорский
На лице Дениса можно было прочесть отражение двух далеко не самых высоких чувств: удивления и досады. Он удивлялся, как же легко, оказывается, убить человека, который на протяжении восьми лет считался лучшим другом. А досадовал исключительно на обстоятельства, которые поставили в безвыходное положение. Да, он искренне верил, что не мог поступить иначе, и в глубине души считал убийцей не себя, а эти самые обстоятельства.
— Свершилось! Свершилось! — кричал в это время Хранитель. — Дух мой чует свободу, кости мои трепещут перед дуновением свежего ветра!
— Это всё? — спросил Денис и отвернулся от тела Николая, распростёртого на камнях. — Всё?
— Почти. Тебе жаль?
— Едва ли, — твёрдо выговорил Ярый после минутного молчания. — Он мог бы убить меня десять раз, но сам выбрал смерть.
— Почему же?
— У него спроси.
— Что ж, спрошу, — быстро кивнул Хранитель, словно разговаривать с мертвецом было для него будничным делом. — Но я не могу так оставить… Событие надо отметить.
Дениса передёрнуло.
— Ты должен пропустить меня в Крепость. Сейчас же.
— Как скажешь, — пожал плечами Хранитель. — Только я не откажусь от пары глотков превосходного вина из собственных припасов, — он хмыкнул и прибавил: — себя не похвалишь, никто не похвалит…
Ярый прохаживался по комнате, пока Хранитель откупоривал бутылку и разливал густой напиток тёмно-вишнёвого цвета в золотые кубки.
Цепи, которые до сего времени лениво шевелились по углам, словно о чём-то тревожно переговариваясь, вдруг подползли к Николаю, бережно подняли и вынесли из помещения.
— Куда они его?
Хозяин замка помолчал немного, а потом серьёзно, даже как-то сурово ответил:
— В Залу Отнятых Сердец.
— Разве не я должен там быть?
— Пока я здесь, мне решать, где тебе быть.
Денис нахмурился.
— Опять что-то замышляешь?
Хранитель беззаботно расхохотался.
— По правде говоря, да, замышляю. Задумал страшное: угостить тебя вином. Прошу, — он протянул кубок.
— У меня одно желание — попасть в Крепость. Не хочу пить. Благодарю.
— Очень жаль. Такое вино человеку достаётся раз в жизни. Да и победу свою отметить — это ведь чертовски приятно, согласитесь хотя бы с этим.
Хранитель осушил кубок и тут же принялся за другой. Украдкой он бросил взгляд на Дениса, и тот сейчас же облизнулся.
— Ну вот, вас мучит жажда. Что же вы? Разве есть преграды, которые стоят на пути удовлетворения желаний? Хочется пить — пейте. Если кто-то может руководствоваться принципами, условностями или необходимостью беречь время, то только не вы. Не разочаровывайте меня.
Денис ухмыльнулся и рассмеялся.
— И право, что же я, как девчонка?
Он стремительными шагами подошёл к столу, схватил протянутый Хранителем кубок и глоток за глотком влил в себя, ожидая тепло, которое разольётся по телу живительными струями.
— Пью вино свободы! — торжественно произнёс Хранитель и тоже пригубил.
Денис поставил кубок на стол и вдруг пошатнулся. Холод обхватил его тело каменным панцирем, губы посинели и покрылись инеем.
— Отравил! — прохрипел Ярый, с лютой ненавистью глядя на хозяина замка и безуспешно пытаясь поднять зажатую в левой руке шпагу.
— Умоляю! — откликнулся Хранитель. — Мне ли тебя убивать, когда долг — открыть двери в Крепость?
— Тогда… что… — выдохнул Денис, схватился за край стола, но не удержался и упал. Шпага покатилась под стол.
— Всё просто, дурачок! Это я пил вино свободы. Понимаешь? — махнул руками Хранитель, склонившись над Денисом. — Я, но не ты! — он ткнул себя пальцем в грудь. — Я. Мне дозволено. А ты… ты испил вино плена.
Цепи отнесли хозяина замка на середину комнаты, при этом кольца их звенели свежо и радостно. Хранитель подставил ладони под свет луны, вобрал в грудь воздух и закричал:
— Тимофей Кочевряжин испил вино свободы!
Слова сотрясли замок, послышался отдалённый звон разбившегося стекла.
— Денис Ярый испил вино предательства и плена!
Кольца на руках Хранителя лопнули и плавно опустились на камни.
— Да… — одними губами прошептал человек. — Свершилось…
Он закрыл глаза, отдавшись ощущениям, которые с каждой секундой становились всё ярче, наполняли тело до краёв, играли и томили. Он с волнением и радостью слышал, как дребезжат по камням цепи, подкрадываются к новому Хранителю замка. Потом слышал короткие щелчки сомкнувшихся колец, шуршание одежды и звон металла, беспокойный возглас Дениса.