— Не уверен, — пробормотал я, думая про себя: «Что я несу?!»
Аттир смутился, но быстро поправился и продолжил:
— Пока ты будешь корчиться и скулить как собака, мы свяжем тебя и бросим в клеть, из который ты, если не ошибаюсь, все-таки не смог выбраться.
— Ну, — я развёл руки в стороны. — Попробуйте.
Луриндорец как-то странно поглядел на меня, точно начал сомневаться в правдивости собственных слов, и сделал неуловимое движение кистью руки. Шесть стрел почти в одно мгновение сорвались с луков, коротко запели и тут же настигли меня.
Но случилось нечто, превосходящее человеческое воображение. Мышцы на моём теле напряглись, и стрелы точно врезались в статую, отлитую из железа. Некоторые из них вырвали клоки одежды и разлетелись в стороны, более не неся угрозы, а те, что коснулись меня под прямым углом, жалобно хрустнули и щепками закружились в воздухе.
Аттир стоял на месте, но лицо его перекосилось от ужаса. Я выдохнул, словно скинул невидимый панцирь, спокойно пошёл к дереву, поднял меч и направился к Аттиру. Он не двигался.
Не могу сказать, что я чувствовал. Вероятно, ничего не чувствовал. Во мне жил только разум, логика. Я понимал, что Аттир — воин до мозга кости, и если однажды начал служить принцу Луриндорскому, то и в смертной агонии это имя будет на губах его. Он не предаст идола, в которого уверовал, которого полюбил всем своим простым и отчаянным сердцем. Поэтому выбора у меня не было…
— Сразимся, — сказал я, но Аттир всё держал меч опущенным. — Один из нас умрёт.
— Это буду я, — болезненно усмехнулся луриндорец.
— Тогда прости, — шепнул я, глядя воину в глаза, и вонзил меч в его грудь.
Аттир сжал челюсти, медленно соскользнул с лезвия и рухнул на землю так же ровно и гордо, как стоял.
Луриндорцы смотрели на меня, как на демона, явившегося покарать их за грехи отцов. Луки в их руках превратились в жалкие игрушки мальчишек.
— Я не могу вас отпустить, вы это знаете. Но и убивать вас я не хочу. Берите верёвки, что у каждого за седлом, вяжите коней так, чтобы осталась верёвка для вас.
Воины слушались беспрекословно.
Ольга была готова. На лице разлилась нездоровая бледность. Слуги открыли окна настежь, а ей всё равно казалось, что она вот-вот упадёт без чувств. Корсет сдавил грудь, Ольга едва дышала. Тяжёлые серьги оттягивали уши, а презрительно ухмыляющийся мастер снял с ноги неправильные мерки, и теперь пёком пекли пальцы.
Она сделала круг по комнате, и на глазах выступили слёзы.
— Ты прекрасна, — ледяным голосом произнёс Рид, как всегда внезапно явившийся, словно из преисподней. — Но что это? Ты ревёшь? Немедленно прекрати.
— Да, ваше высочество, — быстро проговорила Ольга, вытирая слёзы.
— Я же просил называть меня на «ты» и «мой дорогой», — рыкнул принц. — К сожалению, пока не все болтливые языки вырваны из глоток, и начнут болтать о том, что ты глубоко несчастна. Мне хватит, что тебя считают дурочкой. Сделай хотя бы сегодня вид, что достойна быть моей невестой.
— Да, дорогой.
— Едем. Бездельники давно собрались, чтобы поглазеть на нас.
— Карета готова, мой господин, — вставил камердинер.
— Славно.
Скоро карета неспешно катила по мощёной дороге. Улицы, по которым они ехали, справа и слева были забиты народом, кричавшим «Да здравствует принц Луриндорский и его супруга!».
— Ротозеи, — промычал сквозь зубы Рид. — О, как я ненавижу весь этот сброд!
Ольга боролась с подкатывающей тошнотой, закрывала глаза, чтобы не видеть качающиеся шторы кареты, а когда открывала, взгляд её падал на жениха, одетого в удивительные по роскоши одежды, поблескивающие в сумраке. Если бы эта девушка умела ненавидеть, она из ненависти выжимала бы по капле терпкое наслаждение. Но душа её была чиста и невинна и страдала невыносимо. Через час Ольга станет женой злодея и предателя, который в порыве ярости уже обещал избавиться от неё через месяц после женитьбы.
Возгласы за окном становились всё громче. Скоро послышались крики охраны и свист кнута, разгоняющего толпу. Карета замедлила ход. Так они ехали минут десять. Ольга сквозь штору видела, как сгущается сумрак, и с ледяным ужасом ждала восхода луны, этого проклятого, страшного светила, которое приносит ей только муки.
Карета совсем остановилась. Дружно щёлкнули каблуки всадников, замерших в строю.
— Последний раз предупреждаю: не смей позорить меня, — с пылающими злобой глазами сказал Рид. Дверца распахнулась, слуга откинул лесенку, и Рид по улюлюканье топы выбрался наружу, подал руку невесте.
Ольга, почти ничего не видя, едва не ступила мимо лесенки и пошатнулась. В ужасе она поглядела на звериное лицо Рида и, боясь, что разрыдается и тем убьёт себя, вдруг улыбнулась и неуклюже помахала народу. Чернь только того и ждала: свист и восторженные вопли оглушили молодожёнов. Едва заметное довольство проступило на лице принца, когда они поднимались по высоким, почти бесконечным ступеням замка.
«Да здравствует принц Луриндорский и его супруга!» — ответила толпа на их поклоны у распахнутых дверей.
Наконец, они вошли в длинную залу, освещённую тысячами свечей. Ольга почти ослепла от блеска золота. По обеим сторонам знатные вельможи склонили головы, приветствуя их. Стража, одетая в торжественные доспехи, шагала впереди и сзади молодожёнов. Рид был доволен в эту минуту, потому что тщеславие его было хоть немного, но всё же утолено.
О, кто бы знал, что чувствовала Ольга, когда вдруг улыбнулась сквозь слёзы и едва не засмеялась! Она израненным, измученным существом своим до дрожи в коленях, до мурашек, бегущих по спине, ощутила его присутствие. Она поняла ясно: он здесь! В этих стенах находился тот, для кого она писала письмо в деревне Савкиной, кого после трёх месяцев заточения уже не чаяла встретить. Ольге вдруг открылось: он не пришёл раньше просто потому, что час не пробил, а сегодня, в эту страшную и удивительную ночь, под злым беспощадным светилом, которое пугало её и манило, свершится всё задуманное, развяжется всё сплетённое, витиеватые пути звёзд пересекутся, чтобы воздать каждому по делам.
Грудь её вздымалась свободно, словно корсет исчез, голова невольно поднялась, глаза загорелись загадочным огнём. Она вошла в следующую залу, в которой ей ещё не приходилось бывать. Она изумилась.
Отдалённые стены громадной залы погружены в полумрак. Их частично закрывала толпа роскошно одетых сановников и вельмож. Ближе к центру образовывали полукруг двенадцать толстых колонн, которые держали свод. Пространство свода было заполнено парящими в воздухе зеркалами, а прямо под ними находился пустой овальный бассейн, обложенный позолоченными камнями. На противоположной двери стороне возвышался трон, весь отлитый из золота. В центре сидел могучий, всё ещё полный силы старик-король Ирл; рядом с ним, но чуть ниже — королева, моложавая, не очень красивая женщина; по другую сторону — старший сын короля Нард, а за ним — несколько советников. Внизу на ступенях полулежала француженка с личиком кроткой послушницы.
Жизель вскочила, взгляд её вдруг сделался почти безумным (так она выдавала себя за ведунью). Пробежав два или три раза вдоль трона, она как бы вспомнила, наконец, что нужно делать, упала на колени, ударилась головой о золотые ступени и закричала:
— Час пробил, государь! Муж да обретёт жену, жена да обретёт мужа! — обернулась на молодожёнов и поманила их. — Сюда, сюда немедленно. Приложимся к стопам государевым, испросим благословения, испросим! — она опять стукнулась лбом о ступень. — Позволяешь ли, владыка мой, сыну твоему, принцу Луриндорскому Риду, взять в жёны Ольгу, дочь знатнейшего господина, владыки краёв северных Ранийских Волконского?
Никто из гостей и не подумал ухмыльнуться, все приняли слова, вылетевшие из уст главной пророчицы Луриндории, за чистую монету. Лишь только у некоторых советников предательски дрогнули губы.
Ирл едва скрыл вздох, поглядел на жену и сказал медленно:
— Позволяю.
— Даёшь ли, владыка мой, сыну твоему, принцу Луриндорскому Риду, благословение на брак с Ольгой, дочерью знатнейшего господина, владыки краёв северных Ранийских Волконского?