А потом поняла, что стоит голая, у прозрачной стены, выходящей на самую настоящую Атланту, и вода из странного широкого душа все еще шипит в небольшом бассейне у нее за спиной, осыпая стекло перед ней мелкими брызгами. Это открытие было неожиданным – как во сне, когда из одного места вдруг оказываешься в другом, и не помнишь, как туда попал. Панорама за окном обрела глубину, над правильной дугой стены, частично закрытой домами, проступили мелкие волны пустыни, уходящей во все стороны, и Мириам подавила в себе желание кинуться назад, и забраться в воду – точно ребенок под одеяло.
С такой высоты не видно людей, рассудила она, поэтому стена и сделана прозрачной. Может, конечно, и есть кто-то, кто наблюдает сейчас с одного из этих высоких зданий – но то же самое может быть и с обычной ванной, стоящей на заднем дворе. Кто-то же может залезть на соседнюю крышу, и …
Мысль показалась совсем глупой, ей можно было улыбнуться – но Мириам не стала этого делать. Солнце, заглядывающее в окно слева, представлялось собственным неярким бликом, как если бы стена поглощала часть его лучей. В этом блике, продолговатых полосках и мелких искрящихся каплях тонуло ее лицо, намек на отражение.
Она вернулась к душу, и несколько секунд рассматривала распылитель – прямоугольную пластину со множеством отверстий, выступающую из молочно-белого потолка на блестящем серебристом кронштейне. Вода бурлила у ее ног, розовая плитка с замысловатым узором была теплой, как вечерний песок – и все это казалось каким-то ненастоящим, невозможным.
Мириам сдвинула рычаг с черным набалдашником, выступающий из кронштейна, и разбрызгиватель повернулся, точно головка цветка. Вода брызнула ей в лицо – теплая, пахнущая дезинфектантом и полевыми цветами. Ударила совсем не сильно, разливаясь вокруг и исчезая в полу, в едва заметных щелях между плитками. Слишком слабо даже для того, чтобы сделать больно, не говоря уже о том…
Чтобы убить?
Эта мысль стала открытием – страшным, точно змея, свившая кольца под одеялом, в хорошо знакомой постели.
Она хочет умереть? Сделать, как сказала Би – выстрелить себе в грудь, или наклонить голову, и перерезать горло? Но разве это ее убьет? Монти сказал, что наверняка. Если стрелять в сердце, голову, или в рот, как один старик, давным-давно, на ферме неподалеку от отцовского двора. Отец помогал его хоронить, и потом сказал, что тот разнес себе всю голову. От такого точно умрешь…
Она повернула рычаг, разворачивая разбрызгиватель обратно, и придавила его, выключая воду – конструкция была странной, но работала точно как затвор на старой винтовке, которую она когда-то видела. Но душ – не винтовка, а голову в ванной можно разбить разве что о стену. Одна из которых прозрачная, а вторая – сплошное зеркало.
А вот если расколотить зеркало, то получатся острые осколки.
Шлепанье ее босых ног по теплой плитке отдалось легким эхом, вода больше не шумела. Зеркало покрывала испарина, Мириам сжала было кулак – но затем сразу же разжала, и, медленно провела по стеклу справа налево. Из молочного тумана проступили глаза – испуганные, как и тогда, на улице.
Нужно очень сильно бояться, чтобы захотеть себя убить. Например вспоминать… очень сильно не желать заново переживать что-то страшное. Боль, чужую или свою, нечто настолько мерзкое, что проще разбить голову, чем думать об этом день и ночь. Потому что это трусость, просто еще один способ убежать – не терпеть, не бороться, а бросить все, оставив своих друзей, тех, кто в тебя верил. Неужели и правда нельзя хоть что-то сделать с этим чувством, съедающим изнутри.
Отвращением к самой себе?
– Почему? – Спросила она вслух. И снова провела рукой по зеркалу, открывая лицо, обрамленное мокрыми темными волосами – тонкий нос и чуть полноватые губы, серые от волнения или страха. – Помнишь, Мари сказала, что у всего есть причина? Помнишь?
Где-то на самой границе восприятия звучали голоса – кажется, Би и Вероника спрашивали, все ли у нее в порядке. Но она отсекла их, не ответив, оставшись наедине с незнакомкой в зеркале.
– Я не боюсь. – Сказала она. – Я дралась, как зверь. Но разве я могла иначе? Наверное, этот зверь и был всегда во мне?
Еще одно движение – из тумана проступили подбородок и шея, во впадинке у ее основания вздрагивали капли воды. Ничего звериного – гладкая кожа, и странный цвет загара. Не такой темный, как обычно, и очень ровный – быть может потому, что она уже смыла всю грязь и кровь.
– Но есть же причина? – Из-под ее пальцев текли миниатюрные ручейки. Окно расширилось, и в нем появилась грудь незнакомки – небольшая, с темными сосками, задорно глядящими вверх и в стороны. Какая-то слишком веселая для обладательницы такого испуганного лица. Ровный загар покрывал и ее, словно после нескольких дней, проведенных на крыше под жарким солнцем, вдали от любопытных взглядов. С каждым следующим движением другая Мириам проступала из зеркала, блестящая, мокрая, и словно бы ненастоящая. Созданная не из плоти, а из отполированного дерева.