— Подыми́м, что ли?
— Курить вредно, — сказал матрос.
— Гляди-ко! — удивился парень. — Может, и есть вредно?
— Про еду не говорю, а вот курево — яд. Никотин — называется. От него недуги всякие.
— Эк ты! Как же энто?..
— Очень просто, кроме сужения кровеносных сосудов, курение ничего хорошего человеку не приносит. Курящий, можно сказать, выпускает здоровье в трубу.
Напарник насторожился, но окурок не выбросил, жадно досасывал его, обжигая губы.
— Если хочешь знать, — продолжал новичок, — курящий — это самоубийца замедленного действия. Не сразу себя убивает, как, например, из ружья, а постепенно, исподволь, по кровинке, по капельке.
— Откуда знаешь?
— Это все знают. В книгах написано.
— Стал быть, грамотный? — не без удивления произнес рябой. — А посмотреть на тебя, так не скажешь… Конечно, наука, она, как говорится, свет. Но если ты ученый, так и место тебе за столом в конторе. Почему ж на кирпичи встал? В конторе, чать, полегше, никаких тяжестев. Тепло, чисто, води себе пером по бумаге, усмехайся, а получка придет — загребай денежки.
— Тебя как зовут-то?
— Порфишка. То есть, значит, Порфирий Иванович, по фамилии Дударев.
— Откуль сам?
— Мы из ЦЧО, Центральная, значит, черноземная область. Слыхал?.. А деревня — Неклюдовка. От железной дороги, что на Курск бежит, верстов, наверное, сто. Так себе деревенька, можно сказать, глушь. А в детстве ндравилась. Очень даже, когда по полям шастал, лошадей в ночное водил. Утром, бывало, возвращаясь домой, выскочишь на пригорок, а она, Неклюдовка, в ложбинке. Сперва журавель колодезный видно, затем хаты, яблони… Красиво! Но когда, значит, стали колхоз строить, все кувырком. Скот частично подох, потому как свели его в одно место, а чем кормить, не подумали. Кинулись, а уж снег, где их, кормов, набраться — зимой сена не накосишь!.. Пришла весна, смотрят мужики, пахать надо, а на чем? Мало коней осталось. Тут-то и зашипело кулачье, заворочалось. Почти каждую ночь стрельба из-за угла. Приехал, к примеру, комсомолец Федька Цапков в Неклюдовку, а его вечером, как стемнело, бах из обреза — не провожай наших девок! Девки тут, понятно, ни при чем, все из-за колхоза. Злоба у них, кулаков, на совецку власть. В обчем, беднякам невмоготу стало: в засеках ни зерна, запали — не треснет. Картошка и та не уродилась. И пошли люди, кто куда, на заработки. Я сперва в совхоз, а потом на паровик — и сюда. Так, сам по себе и приехал. Ничего страшного, подумал, везде люди… Ты, може, земляк, а?
— Я из Минска.
— Стало быть, тоже издалека, — почесал затылок Порфишка. — Народу понаехало, не понять, кто откуда: вся Рассея здесь!
Помолчав, дотронулся до тельняшки Ладейникова:
— Иде матроску достал?
— Бесплатно выдали.
— На корабле, что ли, плавал?
— Ну плавал, а что?
Порфишка подвинулся ближе, глаза его засветились:
— Слухай, а море, оно какое? Волны, значит, и берегов не видно…
— Оно как небо, — оживился Платон, — порой синее-синее, а то бывает серое, стальное или, скажем, черное, как деготь. Живое оно, море! То ласковое, то суровое, а то — злое, страшное. Порой волны повыше этого цеха… Держись, коли рыб кормить не хочешь!
— Эк ты! — выдохнул Порфишка. — Небось, страшно?
— Бывает. Но моряк есть моряк, и он об этом не думает. Когда есть приказ идти напротив трудностей, в самое пекло пойдет, потому как обязан охранять Родину, чтоб, значит, никакой враг ее не тронул. Военный матрос, краснофлотец то есть, который поклялся перед народом, все для Отчизны сделает, а если надо, и самой жизни не пожалеет. Вообще, скажу тебе, когда шторм или другая опасность, страху не чувствуешь, одно на уме — выдержать, победить, и в такие минуты будто огнем горишь.
— Ну, а если корабль потонет, — приглушил голос Порфишка. — Тогда как?
— Отчего ж ему тонуть-то? Сколько плавал, ни разу не видел.
— Тяжеленный ведь, из железа…
— Из стали, а все равно не тонет.
— Почему?
— Как тебе сказать, закон физики… Ученые придумали.
Дослушав собеседника, Порфишка бросил окурок, притоптал его лаптем:
— Ладно баишь, ишшо б слухал, да байки в нашем деле не в счет. Пошли!
Сгибаясь под нелегкой ношей, тяжело ступая, потянулись один за другим наверх, туда, где разгоряченные работой каменщики, будто поедали кирпич: сколько ни носи, им все мало!
— Ты где живешь? — остановился Порфишка.
— Между небом и землей. Ночевал у знакомых, а теперь вот…
— Давай к нам, трое вчера сбегли… Один, который из Москвы, выхвалялся: дома, говорит, ванная, клозет, а здесь помыться негде — в баню очередь. Одна уборная на тыщу человек. Это, говорит, дикарство! А у самого — колечко с камешком, счиблеты лаковые: сразу видать, работничек. Чистый непман! Энтого не жаль, все равно толку из него не будет. А вот с ним двое — крестьяне-лапотники. Сбил, сволочь, с панталыку. Златые горы наобещал!.. А по-моему, раз у тебя место в бараке, хлебная карточка на восемьсот граммов, чего ж тебе ишшо нужно, болван ты этакий!