Два года Янка ходил в аэроклуб. Работал и учился. «Одержимый», — прозвали его товарищи.
— Небо, оно — для смелых, — говорил он теперь Платону. — Возьмем Нестерова, Уточкина или, скажем, Павлова, возглавлявшего группу летчиков в 1918 году. А тех, кто спасал челюскинцев!.. Это же — само бесстрашие! — Янка перевел взгляд на обложку «Прожектора», выклеенную на стене, и Платон понял, что она была для него не только картинкой, а чем-то неизмеримо большим.
— Хватит вам про самолеты, — вмешалась Роза. — Посоветовались бы, куда Платошке на работу идти, да и невесту проведали бы. Ждет, небось.
— Нет у меня невесты, — сказал Платон.
— Как это нет, а… Галя?
— Эх, ты, друг сердечный… Давай-ка лучше выпьем. Тоска…
— Погоди.
— Галя — это та, которая на электростанции работала? — вмешалась Роза. — Прекрасная девушка. Помнишь, Янка, ты хотел в кино познакомить меня с нею? Светленькая такая. Еще говорил: смотри, Платошкина любовь.
— Хопить! Не надо.
— Ты же стихи ей писал.
— Ну писал, а что? — Допив вино, оставшееся в кружке, Платон повернулся к Янке. — Живешь тут и ничего не знаешь. У тебя действительно в голове одни пропеллеры да элероны… Родила она!
— Галя замужем?
— Сколько раз в письмах писал, просил, сходи, пожалуйста, поинтересуйся, как живет, чем дышит, так ты и пальцем не пошевелил. Друг, называется!
— Ты што, с глузду зъехав? — вытаращил глаза Янка. — Кали ж мне ходить-расхаживать? Я ж на горе до седьмого пота вкалываю! А еще на занятия в аэроклуб… и все пешком. Иной раз поесть некогда. Так, бывает, набегаюсь, что ноги, как у старика, ноют.
— Захотел бы, нашел время.
Янка в сердцах двинул сковородку:
— Она родила, а я виноватый! Ты что, белены объелся? Объясни, наконец, толком, как это — невеста и родила! Муж, что ли у нее?
— Нет у нее мужа.
— А где же он?
— Собакам сено косит, вон где.
— Ну и ляд с ним, пусть косит… А ты почему нос повесил? Если ты действительно любишь?
Матрос заскрипел зубами:
— Довольно! Я сам дурак. Мне бы ей телеграмму, жди, мол, приеду… А лучше бы туда, на Камчатку, вызвать. Сам командир на сверхсрочную оставлял: пиши, говорит, девушке, пускай приезжает… Одним словом, дурак я…
— Оно и видно.
— Что тебе видно? Ну, что?! — поднялся из-за стола Платон. — Непокорный, мрачный, ноги, как на палубе, — в стороны. — Знаешь что, Янка, плевал я… А еще, как говорил боцман, не все потеряно, пока существует женщина… Во!
— Ты пьян. Садись.
— Я… пьян?
— Хватит вам, еще поссоритесь, — вмешалась Роза. — Лучше давайте споем! — И взяла гитару.
— Он же меня совсем не понимает, — не обращая внимания на слова Розы, сокрушался гость.
— Что ж тут понимать, все ясно. Была одна-единственная и та… родила. Не дождалась… Тебе тоже жениться припекло! А на ком? Куда ни кинь — пустыня. Есть, правда, сто тысяч девчат на стройке, но какой тут выбор. Миллион, вот тогда бы!..
— Я серьезно, а ты — на смех.
Роза ударила по струнам: и гость и хозяин притихли. Выждав еще немного, она вдруг откинула длинные, в крупных завитках, волосы и запела:
Высокий чистый голос, в котором была сама нежность, само очарование, глубоко растрогал Платона. Душа давно ждала чего-то прекрасного, возвышенного. И вот оно, возвышенное, прекрасное, здесь, в подземелье, где вовсе не ожидал его встретить. Застыл, не смея пошевелиться. Янка не без гордости поглядывал на него, как бы говоря: ну, что скажешь, не жена — филармония! Когда Роза умолкла, гость шумно забил в ладоши.
— Это же Барсова!..
— Что еще за Барсова, — прикидываясь ревнивцем, бурчал Янка. — Костюкевич она! Моя жена — Роза Павловна Костюкевич! — и, взглянув на нее, продолжал: — Такую женку поискать. Во-первых, медичка, во-вторых — певичка, в третьих… немочка… Ей-богу! У нее это — айн, цвай с пеленок. А еще по-польски знает… Сюда привез, так она и тут сразу за немецкий!.. Встретила этого толстяка из фирмы АЭГ, что на шестом участке живет, и давай с ним по-ихнему. Представляешь мое положение, стою, как телеграфный столб, и буквально ни хрена не понимаю. Зачем тебе все это? — спрашиваю. А она: я, говорит, свое произношение сверяю. Этот берлинский специалист — чистый немец. А на мой взгляд, — Янка нахмурил брови, — все они, прибывшие к нам из Германии, — чистые фашисты!.. Вот что делают: хватают коммунистов — и в тюрьмы… Книги на кострах жгут.