Цурсог понимал, что, начни он атаку до условленного сигнала из Вершин, весь план окажется под угрозой. Бессмертные Клинки почуют неладное, поднимут тревогу, и Иллирет с ее бойцами встретят три сотни не ведающих пощады мечников, исенновская отборная гвардия, готовые за своего повелителя хоть в огонь. Огонь!.. Еще бы терцию подождать! Но створки ворот уже подались в стороны, и в темной глубине виднелись лица пленных. В брюхе «саламандры» родился и стал набирать силу тонкий свист, предвестник пламенной погибели. Цурсог в отчаянии оглянулся — не на соплеменников, готовых к бою, а на айенн сиидха: поймут ли, не станут ли удерживать?
Альбы молча и деловито натянули луки и обнажили мечи.
— … Может быть, теперь меня следует называть Зокарр Жестокий? Или Зокарр, Повелитель Огня? — разглагольствовал Два Топора. Дверг, управлявший «саламандрой», бросил на него вопросительный взгляд, и Зокарр взмахнул рукой: — Давай!
Стрела, проникнув сквозь проволочную сетку подобно скорпионьему жалу, вошла сидевшему за рычагами двергу в толстую шею, и тот молча повалился лицом вниз. А перед онемевшим от неожиданности Зокарром вырос могучий воитель-йюрч в вороненой кольчуге, с двулезвийным копьем, на котором топорщились пряди жестких волос. Он ухватил дверга за кудлатую бороду:
— Тебя будут называть Зокарр Вороний Корм. Умри, червяк! — и одним взмахом снес ему башку с плеч.
Стрелы и мечи выкосили полупьяных и оторопевших наемников за двадцать ударов сердца. Обретшие свободу йюрч, едва покинув узилище, тут же вступали в бой чужим оружием или даже просто голыми руками. Но в «казармах» уже ударили в набат, поднимая остальных наемников — эти, трезвые и досиешные, злые до драки, сражались с яростью обреченных.
Цурсог Мохнатое Копье рубился в самой гуще битвы, когда чья-то тяжелая секира перебила ему позвоночник. Последним, что он увидел, была удивительно красивая огненная река, затопившая узкий переулок.
— Повелитель, на нас напали! — крикнул первый же из Бессмертных Клинков, едва появившись на площадке Вершины. Следом поднялись еще с полдюжины воинов в крылатых шлемах, и последний поспешно захлопнул за собой крышку люка. — Они появились, словно из-под земли и атаковали нас! Слишком неожиданно, мы не успели отразить… Но помощь уже на подходе, Высочайший!
— Сколько их? — прорычал Исенна.
— Мало, но они сражаются как демоны. Их ведет женщина, и она владеет Силой, против которой мечи бесполезны. Они рвутся сюда, несмотря на потери. Может быть, нам удастся их остановить, но, скорее всего…
— Пусть идут, — перебил Безумец. — Откройте люк.
— Но…
— Ты не слышал?! Я жду их… с нетерпением. Когда они появятся, не смейте встревать — они мои.
Воин бросился исполнять приказание, а в напряженной тишине, нарушаемой далеким звоном клинков, вновь послышался смех Темного Всадника.
— А ты говорил — они бросили меня, — почти ласково сказал властелин Полуночной Твердыни. — Эх ты, глупец. Глупый и жадный мальчишка. Я ужасно ошибся, приобщив тебя к Силе. Но я еще исправлю свою ошибку, а вот твой кошмар останется с тобой навсегда… Пока мы ждем, может, расскажешь, наконец, как ты заполучил такую смазливую рожу? Жаровню, что ли, вместо подушки подложил?..
— ЗАМОЛЧИ!
Вся ненависть, все безумие и гнев Исенны прорвалось в этом вопле, и одновременно Альб развернулся и наотмашь, как плетью, хлестнул пылающим Жезлом по лицу Всадника.
Два крика слились в один. Рота страшно рванулся в цепях, но оковы выдержали — не выдержал крюк, крепивший цепь к бревнам, и пленник повалился на каменный пол. Три когтя драконьей лапы из полированной стали разодрали лицо Всадника жуткими рубцами, и вокруг этих рубцов кожа стремительно чернела, обугливалась, словно от огня, исходя струйками зловонного дыма, чернота подбиралась к глазу, глодала высокий лоб. Всадник снова закричал, сотрясаемый жестокими судорогами, и забился на мраморных плитах.
Алмаз в навершии Жезла сиял, как голубая звезда. Холодное голубое свечение охватило корчащееся тело хозяина Цитадели.
— Ты сам виноват, — торжествующе закричал Исенна, — не надо было смеяться надо мной! Теперь ты такой же, как я — как тебе это нравится? Ты никогда не вернешься в мир, ибо казнь твоя будет страшнее смерти! Я скормлю тебя той самой Бездне, которой ты пугал меня, скормлю живьем, прямо сейчас! Оставайся при своем уродстве, проклятый бог, оставайся при своем одиночестве, и знай, все грядущие тысячелетия помни — я все равно найду твой народ, разыщу Хранителей Радуги и не успокоюсь, пока хоть один из них дышит этим воздухом! Я изгоняю тебя навеки, Рота-Всадник! Изгоняю тебя! Отправляйся за Грань!
Крики Всадника сделались беззвучными, а его тело мало-помалу таяло, теряло плоть, расплывалось голубым туманом и, наконец, исчезло совсем. Тонкий синий луч ударил в зенит, в непроглядную черноту на дне гигантской воронки в тучах. Око Тьмы, казалось, впитало его с жадностью. Тяжкий громовой раскат прокатился над башней, сверкнула ослепительная молния. Колдовской вихрь над Вершинами стал стремительно оплывать, покуда не исчез совсем, затянувшись рыхлыми серыми тучами, из которых вдруг заморосил мелкий холодный дождь.
… Иллирет ль'Хеллуана поднялась на Вершину первой. За ней, шатаясь и сжимая окровавленные, изрубленные клинки, появились остальные — всего около дюжины из сотни бойцов, вошедших в башню. Опустив руку с Жезлом, тяжело и часто дыша, словно после тяжелой работы, Исенна смотрел на них исподлобья, и на лице его змеилась недобрая усмешка.
Действуя быстро, бесшумно и скрытно, мечникам Иллирет удалось без помех пробраться на высоту третьей лестничной площадки. Но стоило кому-то из стражей Вершины поднять тревогу, как внутренние помещения башни наводнились воинами в сине-серебряных кольчугах. Ночная атака была задумана, в том числе и с тем нехитрым расчетом, что по ночам все живое, кроме разве сов и летучих мышей, крепко спит — а значит, если даже Бессмертные Клинки и заметят неладное, большая часть из них, будучи спросонья и без доспеха, не сможет толком организовать отпор. Однако затея эта себя не оправдала. Может быть, гвардейцы Исенны спали в полном вооружении, а может быть, не спали вообще, по крайней мере, в эту ночь. Так или иначе, они были полностью готовы к драке, и на каждого воина Цитадели приходилось по двое Бессмертных. Так и вышло, что проникший в Вершину отряд Госпожи оказался со всех сторон окружен врагами, и оставался один путь — наверх.
Коннахару и трем его спутникам, затесавшимся в первую тридцатку, по всем законам полагалось пасть в самом начале рубки на узких лестницах. Первые мгновения после того, как прозвучал сигнал тревоги и стражи в крылатых шлемах набросились на них со всей яростью, все к тому и шло — двое сиидха, прикрывавшие принца своими спинами, один за другим пали под ударами противников. Но внезапно, словно боевое безумие вселилось в юношу, и клинок в его руке зажил самостоятельной жизнью, страх исчез, а тело исполнилось жестокой радостью битвы. Меч Коннахара, сына Конана, той ночью плел смертоносную паутину не хуже самых прославленных клинков Полуночной Твердыни. Краем глаза наследник аквилонского престола замечал, что и друзья его сражаются подобно львам — даже Лиессин, еще не до конца оправившийся от увечий. А уж по-настоящему умелые воины рубились так, что глаз просто не различал их мечей, сливающихся в туманное пятно, и казалось порой, что один и тот же боец находится одновременно в трех местах — таково было действие заклятия Иллирет ль′Хеллуаны.
Численное превосходство противника все же давало себя знать, действие заклятия рано или поздно должно было иссякнуть, и силы телесной оболочки имеют свой предел. Отряд Госпожи неуклонно, ярус за ярусом, продвигался к вершине башни, но чем выше, тем чаще то один, то другой воин Цитадели падал под ударами вражеских мечей. Коннахар даже не заметил, как и когда исчез Эвье Коррент. Он сам получил несколько ран, по счастью легких, пот и кровь, сочащаяся из пореза на лбу, заливали глаза, меч намертво прикипел к ладони. Стражи в крылатых шлемах, не выдержав натиска, отступали перед ними, лестницы сделались такой ширины, что двоим уже было бы не разойтись. Тонкая фигурка Иллирет маячила в десяти ступеньках впереди, неся перед собой щит оранжевого огня, заставлявший лезвия мечей рассыпаться бурой ржавчиной, а живую плоть — серой золой.