Я ежеминутно пытался отвлечься, думать о чем угодно, только не о ней, но у меня ничего не выходило. А каждую ночь я видел перед собой Юлию, обнимал ее, говорил с ней. А проснувшись, горько разочаровывался. Ее не было рядом. Только кровоточащая рана внутри, вызванная тем, что от меня как будто оторвали часть тела.
ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД ГАРНИЗОНА
А на седьмой день возле ворот оказался губернатор, главный жандарм, несколько купцов и еще какие-то неизвестные мне люди. Почему-то меня совсем не удивило то, что мятежники их беспрепятственно пропустили через свою толпу.
В кабинете дежурного вся эта свора, озираясь по сторонам, стала наперебой говорить о том, что мы допустили конфликт с горожанами. Настроили против себя весь город. Слишком жестоко вели себя с жителями Ставрополя, обозлив последних. Я было схватился за плетку, чтобы почесать ей несколько засаленных рожь, но тогда вперед вышел Кошкин. Не скрывая радости, он протянул мне лист. Взглянув на печать, я сразу понял, что это приказ командующего Линией.
Читая документ, меня все более и более охватывало чувство безразличия к происходящему в Ставрополе. Ирония и некий цинизм в тот день на долгих восемь лет поселились в моем сердце. В приказе говорилось о том, что моей полусотни необходимо передать начальнику ставропольской жандармерии охрану городской тюрьмы и выдвинуться в столицу Казачьего края для расформирования и включения всех нас в формирующиеся эскадроны для отправки на фронт.
Стало понятно, чем все последние дни занимался губернатор. О чем думал, на что тратил силы. Посылал кого-то в штаб Линии, или ездил самолично, оставив, по сути дела, восставший город. И вот теперь, в одночасье, он стал истинным героем для горожан. Ведь это именно он, а никто другой, «выгнал злых опричников» со Ставрополя.
Я только потребовал тогда выдать мне двух заложников, удерживаемых безумной толпой. Оба оказались избиты, но не покалечены. Я передал тюрьму жандармам, скорее более формально, чем как положено в таких случаях. Они поменяли нас на постах. А в кабинете дежурного засела какая-то комиссия, если кучку полупьяных горожан можно так назвать. Эта структура принялась сразу готовить большую амнистию. Мы еще не успели покинуть тюрьму, как мимо нас, широко улыбаясь, через тюремные ворота прошли Башка и еще ряд уже бывших арестантов.
В самом же Ставрополе начался настоящий праздник. Трактиры были забиты забулдыгами. По улицам шли настоящие народные гулянья. Радостные горожане друг-друга с чем-то поздравляли, обнимались, пели песни, смеялись. Толпа у тюрьмы моментально рассосалась. Все приступили к своим привычным занятиям: пьянству и разврату.
Без лошадей, если не считать двух, тянущих пару телег с нашим скромным имуществом, ранеными и больными, мы медленно шли по городским улицам в сторону его северной окраины. Наше шествие, в грязных кителях, с небритыми изможденными лицами, с виду, наверное, напоминало похоронную процессию. Но от того, пожалуй, оно и доставляло такое удовольствие горожанам.
Глядя на нас ставропольчане весело щурились, кто-то кому-то что-то возбужденно рассказывал, показывая на нас грязным пальцем, кто-то, пьяный в хлам, следовал за нами, танцуя и калача половником по пустой кастрюльке. Глядя на них сильно повзрослевший Воробьев произнес:
«Адский танец смерти».
А мы покидали Ставропольскую Крепость, которая давно перестала быть нашей, превратившись в чужую и агрессивную в своей ненависти к нравственности. Мы оставляли могилу Орищенко и других казаков, сложивших головы за город, отвергнувший их, растоптавший их память. Мы молча выходили из Ставрополя, каждый думал о чем-то своем, с тоской озираясь по сторонам, а я вспоминал последнюю встречу с дядькой.
В середине весны, когда уходил полк, я пришел в его кабинет, в котором теперь расселся Кошкин, и стал проситься с ними. Служил я тогда в комендантской сотне, которую было решено располовинить, и одну часть оставить в городе. Полковник жестко ответил в своем стиле, мол, служи, где сказали и поменьше проявляй инициативу. Позже я узнал, что им вовсе не двигало желание оградить меня от чего-то. Избавить от похода. Решение о разделении сотни принимал совет войсковых старшин. А о том, какую из полусотен оставить в городе, им тогда банально подсказал жребий.
Теперь точно известно, что и мой дядька, и остальные казаки, погибли геройской смертью. Потому как никто из них не сдался в плен, а бился до последнего. Просто своих пленных противник либо менял, либо требовал за них выкуп. А по нашим полковым была полная тишина. Никто никогда не объявил, что у них в плену тот или этот казак из Второго Степнова.