Пролог
Светлой памяти
Валентины Кононовны Днепровской,
труженицы тыла (1929–2022 гг.),
и ее старшего брата, сержанта Александра Волкова,
сгоревшего в Т-34 под Смоленском в 1943 году,
ПОСВЯЩАЕТСЯ.
ПРОЛОГ
Лиепая
Янис Берзиньш
утро 8 июня 2022 года
— Я тебе без шуток говорю — бежать тебе нужно немедленно, время уже на исходе. Ты о блогере «хистори милитари» вспомни — думал, что у нас демократия царствует, только поздно «въехал», что к чему, когда за ним полиция нагрянула, на дому накрыли. И прямиком в тюрьму, на отсидку. Следствие надолго затянется, а там, в свете нынешних политических реалий, ему срок нехилый «отвесят».
— К этому все и идет, Саша, — Янис пожал плечами и сплюнул, наглядно продемонстрировал свое отношение к «правоохранительным» органам, которые сам давно и частенько называл «наше гестапо».
— Просто я латыш, а он русский — потому пока на свободе, однако это надолго не затянется. Только куда мне бежать с родной земли?! Ее на подошвах башмаков, как сказал Дантон, не унесешь.
— Тогда готовься к отсидке, Янис, — Александр Рахов, молодой парень двадцати пяти лет, усмехнулся, прищурив глаз.
— Прадед у меня в латышских стрелках Красной Армии служил, потом шесть лет в тюрьме находился. Дед тоже коммунист, отец в комсомоле был перед распадом Союза и не «перекрасился», когда все слюной исходили и били себя в грудь, громогласно заявляя, что всю жизнь мечтали «демократии» служить… с партбилетом в кармане. А я в свои тридцать три года не хочу мимикрией заниматься — нацистов нужно называть нацистами, если они таковыми и являются, а гомосексуалистов педерастами, а не лицами «нетрадиционной ориентации».
Янис задумчиво посмотрел на развалины когда-то мощных укреплений, построенных еще при последнем императоре — бетонные глыбы и обломки усеивали песчаный берег — следы давних мировых войн. Обернулся — за зелеными кронами деревьев торчали многочисленные белые «ветряки». Их лопасти еле шевелились, привычного для Балтики ветра не было — второй день царило затишье, как перед штормом.
— Я не коммунист, если брать взгляды, скорее социалист. Однако, не скрою — почему нельзя игнорировать мнение меньшинства, если оно истерично навязывает свои псевдо-«ценности» большинству?! Ты русский, Саша, хотя твои предки живут на этой земле еще со времен герцогства Курляндского, и имеешь полное право тут жить, как любой житель. Но попробуй только потребовать, чтобы с твоим родным языком считались, и русские школы не закрывали?! Пикет устрой хотя бы?! Сядешь на нары, как любили выражаться в «иные» времена, «всерьез и надолго».
— Это точно, — Рахов усмехнулся, — только маленькая поправка — корни мои из Инфлянтского воеводства, а в жилах у меня течет всякая кровь, даже от ливов — по фамилии. И польская есть, и латгальская…
— И что — разве это меняет дело — был Динабург, стал Даугавпилс. И кто там позволит русским чувствовать себя русским, если даже латгальцев в латышей «переписали», а истории «перекроили». Ты еще об автономии заикнись, потребуй создания «Латгальской народной республики» — тогда узнаешь, почем у нас фунт табаку.
— Это точно, придушат как курицу. Ты уж прости — однако народы, что обрели государственность всего сто лет назад, получив ее даром, стали до жути агрессивными к своим соотечественникам, что говорят на другом языке. Как сказал мне один психиатр — все это является производным от тщательно скрываемого комплекса неполноценности.
— Ты поосторожней — думать можешь о чем угодно, русский ты лив, но не вздумай сказать. Дед мне много раз говорил, что тут путь, по которому пошли правители моего народа, приведет рано или поздно к нацизму, к парадам эсэсовцев и к гонениям на русских жителей, что приходиться сейчас с горечью наблюдать. Нет теперь той Латвии, многонациональной и дружной, которую мы с тобой не видели, но слышали о ней от родителей. Исчезает она как наши сигареты «Элита» и «Рига», зато все европейское и американское в моде. Целый пласт истории не просто переписывают, старательно закапывают — а ведь больше трех веков прошло, как вместе с русскими живем. Три народа ведь — если вместе — горы свернуть можно…
Янис вытряхнул из пачки «Винстона» сигарету, предложил Александру, щелкнул зажигалкой — белый табачный дымок был подхвачен редким дуновением ветерка.
— Последние носители ливского языка умерли недавно — разве посетовали в сейме?! Латгальцам права прищемили, «плохими латышами» считают, на русский язык гонения. А вскоре и совсем придавят, благо война идет и повод как нельзя для них кстати. А то, что это будет «пиррова победа» над частью собственного народа — в головы не приходит. Путь в никуда…
Друзья докурили сигареты, Александр достал коробочку, положил окурки — когда выйдут в город, то выкинет в урну. Зачем мусорить там, где отдыхают тысячи людей — ведь недалекий от них карьер Беберлини для горожан любимое место проведения досуга.
— С тебя семьсот евро, Янис, — Александр пододвинул к себе небольшой чемоданчик, потрепанный долгой жизнью — в советские времена такие «дипломаты» шли нарасхват.
— Ты что-то стоящее нашел?! Тогда и тысячу отдам без скорби!
В голосе Берзиньша прорезался нескрываемый интерес — на русском языке оба говорили без акцента, весьма характерного для всех «коренных» жителей трех прибалтийских республик. Все двадцать лет дружбы они общались исключительно на нем из-за врожденной склонности к справедливости и природному упрямству.
— Ты про своего комиссара не забыл?!
— Ты меня интригуешь — если у тебя по коменданту укрепрайона что-то, то пятнадцать сотен немедленно получишь!
Берзиньш буквально просиял лицом — с детства он вместе с дедом собирал материалы по обороне Лиепаи в 1941 году, частью выставлял на сайты, даже статью написал. Ведение блога приносило доход, часто приторговывал раритетами минувшей эпохи. Куда без этого в определенных сферах бизнеса, особенно связанных с оружием прошедшей мировой войны.
— Твой комиссар в Павилосте скрывался целый месяц, и там его в конце июля айзсарги схватили. Ведь так?!
— Ты фсе правильно сказал, — в голосе Яниса впервые чуть прорезался акцент — настолько он был взволнован.
— Искать тот хутор подобно иголке в стоге сена. Я от обратного пошел — кто-то из латышей его скрывал столь долгое время, причем не мог не понимать, что за такое убьют. Выручил случай — месяц назад нашел материалы. Там на болоте айзсарги сожгли один дом, расстреляв хозяина, время как раз подходит. Съездил, посмотрел на месте. И точно — дом не сохранился, зато подвал кирпичный остался. А это хозяин недавно нашел за кладкой, хотел выбросить, но я выкупил у него за семь сотен. Хоть и жутко ненавидит русских, но деньги любит намного больше. Сам знаешь прижимистость хуторян — кое-как с ним сторговался. Смотри!
Замки «дипломата» щелкнули — Берзиньш невольно вскрикнул, и прижал ладонь к сердцу. Рахов разложил ветхую советскую гимнастерку, всю в прорехах, одного рукава не было. Но на уцелевшем втором, пусть порядком выцветшая, пламенела нашитая большая звезда, которую носили все политработники РККА в далеком 1941 году.
— Ее носил тифизионный комиссар Николаев, и никто польше, ошипки пыть не может…
Берзиньш то и дело раскрывал рот, как вытащенная на берег рыба. Александр смотрел на его побледневшее лицо с нескрываемой тревогой. Он впервые видел, чтобы друг был так потрясен — еле заговорил, причем с чудовищным акцентом. Дрожащей рукой Янис прикоснулся к пришитым к воротнику петлицам — на потускневшей ткани, прежде малиновой, отсвечивали красной эмалью ромбики, по два на каждой.
— В кармане была еще вот эта вещица, похожа на угунскрустс Перконса — наши языческие жрецы ему особенно поклонялись. Поверь как историку — этой бронзе тысяча лет, не меньше, — Рахов покрутил в пальцах небольшой медальон с рельефом «солнечного креста» необычной формы — контуры лишь угадывались, настолько он был истерт.
— Одно не пойму — зачем большевистскому комиссару носить в кармане языческий амулет, причем столь необычный — трискелион?! Откуда он его взял — такой образец я вижу впервые?! Да, что с тобой?!