Массиг рассказывал, как их торжественно провели по главной площади перед Белой башней, и матери воссоединились со своими детьми. Но ненадолго. Мужчин разделили на группы и разбили соответственно предписанным обязанностям.
Одни стали сборщиками урожая, другие земледельцами, третьи портовиками, четвертые – как сам Массиг – колесничими. Женщин разделять не стали. Их всех забрали в центральную часть города, специально для них отведенную. Все потому, объяснил Массиг, что женщины в паучьем городе на особом счету. У пауков самка считается главнее самца, после брачной церемонии она нередко его съедает. Уклад жизни людей, где женщине зачастую отводится роль привязанной к хозяйству рабыни, глубоко противоречит инстинктам насекомых. Поэтому женщина у пауков становится хозяйкой мужчины-слуги. Поскольку в городе Каззака было наоборот, им придется привыкать к новой роли. До тех пор, пока они с ней не свыкнутся, их будут содержать отдельно от мужчин.
– А дети как же? – спросил Найл, вспомнив о сестренках.
– Они в детской, поближе к женщинам. Но матерям, пока не перевоспитаются, посещать их запрещено.
Сам Массиг находился здесь вот уже около месяца. Работа у него была не из легких, но причин жаловаться тоже не было. Каждое утро колесничие обязаны являться на службу в женский квартал. В их обязанности входила перевозка надсмотрщиц – кого в поле, кого в порт, кого в другие районы города.
Хорошо, если удавалось пристроиться в самом городе.
Самая тяжелая – дорога в порт. Массиг подозревал, что его прислали сюда в наказание: одна из служительниц как-то услышала, что он – тут сын Каззака понизил голос до шепота – назвал хозяев пауками.
– Ну и что с того? – простодушно удивился Найл.
– Они считают, что это непочтительно – говорить о них как о каких-нибудь насекомых.
– А вот я встречал в порту человека, так тот называл их раскоряками, – вспомнил Найл.
– Тс-с-с! – Массиг испуганно оглянулся: никто вроде не расслышал. – Кто это мог быть, разрази меня гром?
– У него было забавное имя… Кажется, назвался Биллом.
– А-а, так это не наш. Он служит у жуков. Его звать Билл Доггинз.
Массиг произнес это с чуть заметным пренебрежением. Забавно было подмечать, что юноша уже научился делить здешних обитателей на своих и чужих.
– Билдогинз?
– Билл Доггинз! У него почему-то два имени. Те, кто служит у жуков, говорят, что у них издавна так заведено.
Вайг наклонился вперед и тихонько спросил:
– Как ты считаешь, отсюда можно при случае удрать?
Массиг даже в лице переменился:
– Ты что! Никак. Куда? Схватят, вот и все. Да и зачем бежать-то? Живется здесь неплохо, сытно.
– Зачем? Затем хотя бы, что мне не нравится быть рабом.
– Рабом? Но мы не рабы.
– Да ну? – удивился Вайг. – А кто же вы такие?
– Слуги. Это совсем не одно и то же. Настоящие рабы живут на том берегу реки. Вот те уж действительно идиоты, все поголовно.
– В каком смысле?
– Говорю же: идиоты. В голове свист один. Массиг скорчил рожу: вылупленные глаза, перекошенная челюсть, оттопыренные губы.
– А зачем им рабы, если у них есть слуги? – поинтересовался Найл.
– Для самой черной работы. Чистить выгребные ямы, например. Они же идут и на корм. Найл и Вайг крикнули в один голос:
– На корм?! – да так громко, что Сайрис на секунду приоткрыла глаза.
– Да. Хозяева специально разводят их.
– А сами-то рабы об этом знают? – ужаснулся Найл.
Массиг пожал плечами:
– Думаю, да. Они принимают это как должное. Умишка-то у них не больше, чем у муравьев.
Найл мельком оглянулся на сидящих и лежащих вокруг людей, но ничего не сказал.
– Я вот насчет слуг. Случается так, что и их съедают? – спросил Вайг.
Массиг отчаянно тряхнул головой:
– Ни в коем случае! Если не что-нибудь из ряда вон выходящее.
– Что именно?
– Ну, например, никому не разрешается с наступлением темноты выходить на улицу. Хозяева могут слопать любого, кто попадется им в ночное время. – И добавил поспешно: – Понятное дело, такого не происходит, у наших людей все же есть голова на плечах! Каким болваном надо быть, чтобы пойти прогуляться ночью?
– И почему они запрещают людям выходить ночью?
– Следят, наверное, чтобы мужья по ночам не бегали к женам, или чтобы матери не ходили к своим детям.
– И ты еще говоришь, что тебе здесь нравится? – усмехнулся Вайг.
– Я же не говорил, что мне так уж нравится, но… – пробормотал Массиг, оправдываясь. – Я просто о том, что ведь могло быть и хуже. По крайней мере, у нас теперь вон сколько солнечного света. В Дире если выберешься на свет хоть раз в месяц, так и то уже событие. А жратва здесь какая славная! Хозяевам по нраву, чтобы мы все были упитанные. И игры разрешают по субботам. Раз в год можно обращаться с просьбой сменить работу. Я вот на следующий год думаю податься в моряки. И главное, на покой уходишь в сорок лет.
– На покой? Как это?
– Одним словом, становится необязательно работать. Можно отправляться в великий счастливый край.
– Куда-куда?
Массиг открыл было рот, но тут откуда-то снаружи раздался жуткий звук, от которого просто волосы встали дыбом. Звук повторился несколько раз, словно стон какого-то небывалого огромного чудища, страдающего от боли.
– Это еще что? – изумился Вайг.
– Пора гасить свет. Спать здесь укладывают рано, вставать-то приходится спозаранку.
В комнате начали гасить светильники, заскрипели лежаки. Гореть остался лишь один светильник. Все разговоры смолкли.
– Что такое великий счастливый край? – спросил шепотом Найл у Массига.
– Тс-с-с, – отозвался тот, тоже шепотом. – Разговаривать, когда гаснет свет, тоже запрещается.
– Как так?
– Утром расскажу. Спокойной ночи. Повернувшись к Найлу спиной, он надвинул одеяло на плечи.
В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь мерным тяжелым сопением. Было что-то уютное, безмятежное в том, что вокруг столько людей.