Отдраиваю переборку и смотрю в противоположную сторону вагона. Что подвигло меня вообще пойти на такой риск? Надо было выгнать к черту эту мочалку! Наказать Симону? Я хотел бы сделать что-то в этом роде, чтобы отомстить Симоне. О господи, что за хрень лезет в голову!
ПАРИЖ
Опаловое утро на вокзале Монпарнасс. Водитель отдела уже ждет и помогает мне уложить весь багаж в машину. Затем мы усаживаемся сами и едем по городу. Время от времени впереди появляется и пропадает силуэт Эйфелевой башни, но, невзирая на это не могу уследить, где мы едем в какой момент. Внезапно мой взгляд падает на Сену, и река помогает сориентироваться: до отдела остается всего лишь пара сотен метров.
«Западный Отдел Пропаганды ВМС» написано на вывеске, размещенной на большой, выше человеческого роста, железной решетке окружающей дворик. Как же я ненавижу эту вывеску! Меня призвали как военного корреспондента, а не как пропагандиста. «Пропаганда» — это слово звучало для меня раньше как ассоциация с доктором Йозефом Геббельсом. Теперь я знаю, что Вермахт имеет свою собственную организацию в этом деле, и во главе стоит какой-то генерал. Вся контора подчиняется напрямую командующему группой ВМС-Вест. До 1942 года это был генерал-адмирал Заалвэхтер, теперь — Кранке.
На КПП узнаю, что шефа сегодня в здании нет: он уехал на охоту. Меня ждет его адъютант.
Мне повезло, что не надо встречаться с нашим Бисмарком, которому удалось на волне расцвеченных нацистских лозунгов и речей выбиться из Вестфалии. Необычная, вычурная смесь дворцового великолепия и мелкобуржуазного вкуса! Во всех лестничных нишах установлены телефоны внутренней связи, на стене конторы висят утыканные флажками карты Европы и мира. Покрытые черным лаком лестничные перила с медными, блестящими поручнями: fer forge, гобелены до потолка прямо на лестничных клетках. Хрустальные люстры, даже над лестничными площадками, увешанные чудовищными лампами из какого-то морского склада. Между мебелью в стиле Луи пятнадцатого стоят четырехугольные коричневые от морилки канцелярские шкафы: обычная для моряков грубая мебель. Свежесрезанные цветы, словно для встречи кинозвезды в вазах на лестничных клетках, один большой красный, в медной, чуть ли не до второго этажа вазе. И она будто кубок возвышается над всем этим пространством. Наш главный оратор правит в этом городском дворце, словно некий князь и предается своим страстям под всем этим великолепием.
Одним из его помешательств моей командировки было: на фоне золотых гобеленов изобразить жену одного офицера, Соню Купперс. Пока я поднимаюсь по ступеням лестницы, говорю себе: дорогая Соня! Ну, как ты умудрилась со своими уловками влезть даже во флотилию? Наверное, обвела вокруг пальца своего ангела-хранителя и зло эксплуатируешь его?
— Жаль, что вы не можете подождать, — начинает адъютант.
— Чертовски жаль! Но мне необходимо немедленно убыть в Берлин. Так сказать — еще позавчера: У меня приказ явиться к господину Рейхсминистру.
— Но вы прибыли слишком поздно!
Этот упрек адъютанта бьет меня как пощечина. Я вздрагиваю:
— Я просто не мог прилететь! — резко парирую. Более всего я бы хотел сейчас смыться отсюда. В конце концов, я выполнил наконец-то приказ: доложил в отделе о своем убытии. Но поезд на Берлин отправляется только вечером, с Северного вокзала. Но мне совсем не улыбается смотреть на всех этих жоподралов, давящихся перед отправкой на фронт.
— Вы бы меня здорово выручили, если бы доставили вовремя на ночной поезд, следующий в Берлин.
Адъютант шевелит губами, высчитывая время до поезда. Затем произносит:
— Отсюда — в 18.00. вы должны еще получить наши материалы для Берлина.
— Тяжелый случай! — невольно вырывается у меня. Охотнее всего я бы отдохнул, но оставаться в здании, значит скучать или не дай Бог, рассказывать о боях. Лучше оставить этот Palazzo и пойти в город, размять ноги. Правда придется отказаться от предложенного адъютантом обеда, хотя жутко не хочется этого делать. Я сыт обычно разыгрывающейся здесь сценой, пусть и временного приспособленчества — этими постыдными уступками и подобострастным молчанием. Хотя все же до полудня еще уйма времени.
Прощаюсь, стремительно выхожу на улицу и твердым шагом топаю в направлении Trocadero. Там присаживаюсь на какую-то тумбу из песчаника. Прямо передо мной раскинулось серо-голубое море домов, со шпилем Эйфелевой башни, торчащим, словно мачта одинокого корабля среди этого бескрайнего моря зданий.