Зачем он мне все это рассказывает? Хочет влезть в доверие? Старик едва ли мне поверит, когда я ему расскажу, что за соловей в униформе летает в этой клетке. И пока господин Советник Управления Вермахта продолжает свои разглагольствования, представляю себе Старика — как он здесь, в Берлине, работал бы одетый с иголочки и этакий педант…. Старик привлек бы к себе внимание здесь, словно существо из другого мира. Со своим ВМФ он имел бы здесь ноль целых ноль десятых успеха. Меня вдруг осеняет, что, собственно говоря, имеется не один ВМФ, но, по крайней мере, два Германских ВМФ: первый — это те, за пределами страны, измотанные, отчаянные сорвиголовы, Desperados — Morituri; а второй — это эти, что здесь, а также в Париже — высокомерные, чванливые людишки, самонадеянные вояки, надменные, заносчивые и пустоголовые льстецы, подхалимы, доносчики и блюдолизы. А что еще надо о них думать? К моему удивлению, господин Советник дал мне понять, что все может быть очень просто — любое количество бумаги, если я, в самом деле, смогу получить подпись Гроссадмирала. Он прямо телеграфным способом продиктовал мне это предложение: «… только подпись Деница, и мы сможем печатать столько, сколько захотим…» зычным голосом провозглашает он на прощание. Идя по городу, вижу колышущиеся под ветром в подъездах домов или сточных канавах алюминиевые полосы. «Металлизированные ленты» болтаются повсюду как обманка вражеских авиаармад с тех пор, как они нанесли свой ужасный бомбовый удар по Гамбургу в конце июля 1943 года. Эти ленты соответствуют нашим частотам. Это значит, что бомбардировщики, выходя на цель, вносили ими сильную сумятицу в расчеты локаторщиков и зенитчиков. До сих пор не могу понять, как наши локаторщики не могут заметить, что мнимые цели расходятся. Подхожу к такому очагу пожара, которого ранее никогда не видел: никаких обломков и почерневших балок. Но повсюду бесформенные груды металла. Очевидно, здесь стояли бараки и, судя по остаткам конструкций, они состояли из дерева, а крыши, возможно, были из просмоленного картона потому все они полностью уничтожены. Ветер развеял пепел, и остались стоять лишь согнутые огнем столы из стальных труб, расположенные в ряд прямо на мостовой, и в этом хаосе свисают, как адские плоды, оплавленные пишущие машинки.
Это превращение какого-то отдела в полный ноль, должно быть, произошло несколько дней назад, и словно для усиления эффекта абсурдности, прямо посредине, горит, синим пламенем огромная куча кокса. Кокс, горящий просто так, это и есть, наверное, изнанка всей этой бессмысленности, называемой войной.
Ах, этот разорванный на куски, измученный Берлин! После воздушного налета в ноябре 1943 года, разрушивший и церковь, и зоопарк и все их окружающие строения, он уже выглядел озлобленным и озабоченным, но теперь появились новые, ужасные опустошения. Да и вообще-то есть ли в городе хоть несколько не разрушенных улиц?
К моему величайшему удивлению с сильным перезвоном проезжает трамвай. Гроздья людей на подножках. Картон и фанера вместо стекол. Даже на сцепке между моторным и прицепным вагонами стоят двое, вцепившиеся в вагон как клещами: чрезвычайно опасное место.
Как еще может трамвай двигаться по этим развалинам? Тут я вижу, как трамвай упирается передним отбойником в насыпь из огромных кусков разрушенной стены, которые перегораживают улицу, люди выходят из вагонов и разбирают завал. Так и движется трамвай: местами то тут, то там пытаясь найти слабое место с тем, чтобы продолжить движение. Я мог бы еще долго наблюдать за маневрами трамвая, но боюсь, что это будет долго длиться….
Итак, топаем дальше — к зданию издательства. До Лютцовштрассе осталось всего ничего. В Издательстве смогу оставить на хранение фотографии: те, что неофициальные. Как мне удастся доставить их потом в Фельдафинг — в этот момент знает только Бог. Но когда я скажу доброй Бахман, что она должна будет беречь их как зеницу ока, уверен, что она это сделает. А если она захочет еще и манжеты заполучить, придется мне воспользоваться услугами спекулянтов.
Вот еще один трамвай. Мне везет, поскольку стою на остановке, и значит, могу его поймать. Только две остановки, но все же, все же! А потом опять per pedes. На своих двоих. Смешное выражение. Почему бы не на четверых?
Просто чудо, что здание Издательства все еще стоит на том же месте. Хотя окна также закрыты картоном. Несколько дверных проемов разломаны, но так все выглядело и тогда, когда я был здесь в последний раз. С трудом верится в то, что среди всех этих руин и куч щебня стоит целехонькое здание Издательства.