«Кучер» старается изо всех сил, он напряженно ведет «ковчег», с тем, чтобы во всю нашу мощь дойти до высшей точки моста — но затем «ковчег» коротко тормозит перед ним: «кучер» должен переключить передачу обратно, и мы при этом почти останавливаемся, словно желая продемонстрировать, как много сил у нас еще есть. По мне так все пересечения с железной дорогой должны быть построены на ровной земле, заподлицо с рельсами, и перекрыты лишь барьерами безопасности.
Когда на последнем издыхании все же оказываемся наверху, смотрю вниз на тендер, почерневший от сажи вокзал, красно-бурые пути — даже щебень между шпалами красно-бурый. Здесь тоже нигде не видно паровоза. Виселицы водяных насосов возвышаются как стрелы крана над путями.
В конце концов, пора бы продумать, как далеко еще можем ехать. Мы ни в коем случае не должны оказаться в темноте. Долго я, так или иначе, больше не выдержу. Уверен на сто процентов.
Слева впереди вижу в поле редкую цепь из десяти… нет, больше, фигур с винтовками в положении для стрельбы с бедра, двигающихся во встречном направлении рядом с дорогой. Даю знак остановки. «Кучер» резко тянет машину вправо и жмет на тормоз. Бартль тут же выскакивает на дорогу.
— Там! — говорю отрывисто и указываю в направлении. — Дерьмо, что у нас нет бинокля — кажется, наши солдаты!
Отчетливо различаю галифе, сапоги и пилотки.
— Красные полосы! — восклицает Бартль.
Не могу понять, то, что вижу: Наверное, армейский штаб — с дробовиками!
— Что это должно означать? — недоумевает Бартль.
— Охоту на куропаток или на перепелов, или что-нибудь в этом роде — или на фазанов.
— Сейчас, в августе?
В этот миг двое краснополосников разряжают свои дробовики в ближайшие к ним кусты. Не могу разглядеть, попали ли они во что-нибудь. На полевой дороге за кустами стоит ряд легковых кюбельвагенов.
— Ну, дают! — говорит Бартль. — Прямо у дороги! Хотя меня уже ничего не удивляет.
— Их, вероятно, не снабдили продовольствием, и вот теперь стреляют себе на пропитание. Нужда не признает приказов…, — пытаюсь сострить.
Бартль лишь скалит в ответ зубы.
Когда уже снова находимся в движении, он все еще не может успокоиться. Слышу его бормотание:
— Тот прав — у кого больше прав!
Слева и справа от дороги внезапно появляется поле битвы войны: Сожженные амбары, выгоревшие останки автомобиля. Старый Ю-52 лежит в вытоптанной ниве.
Кажется, у самолета разбиты стойки шасси, а один из двух четырехлопастных дюралевых винтов деформирован. Корпус из гофрированного железа, очевидно, не получил повреждений.
— Вот внутри этого самолета мы, думаю, и найдем себе место для ночлега, — мелькает мысль, но в следующий миг мы уже скользим мимо.
Повезло, что танкисты так хорошо оказали мне врачебную помощь. Привязать руку с шиной аккуратно к телу, была не плохая идея. Но что, если у меня закончатся таблетки? Не должны ли они были закончиться еще в Нанси?
Проезжаем мимо искривленных, косо заостренных колышков ивовых изгородей качающихся, как ряд пьяных калек.
Окрашенные красной масляной краской белые километровые столбы невольно раздражают, так же как и телефонные столбы, видимые уголком глаза. Желание приказать «кучеру» остановиться, невольно захватывает всего меня. Но я должен справиться с этим…
Монастырь с окрашенными в зеленый цвет острыми башенками, каменные вазы на колоннах у стен и на стенах. Высматриваю надписи на немецком языке, но читаю только: «Centre ville» — «Meubles» — «Aux maisons rouges».
На большой площади перед отелем «Hotel de Ville von Pfalzburg» «кучер» внезапно останавливается.
Слева возвышается церковь из красного песчаника, посреди площади памятник какому-то полководцу: правая нога выставлена вперед, в левой руке перчатки вместо оружия или маршальского жезла.
— Колесо сдулося, — объявляет «кучер».
Значит, вынужденная остановка.
В то время как «кучер» и Бартль впрягаются в работу, осматриваю памятник вблизи.
Georges Mouton, генерал Наполеона, родился в Пфальцбурге 21 февраля 1770.
Читаю, что выбито на цоколе памятника: «Mon Mouton est un lion. Napoleon». И затем перечень списка битв: «Novi, Cenes, Laverra, Ulm, Austerlitz, Jena, Eylau, Friedland, Medina, Del Rio Secco, Burgos, Landshutt, Ratisbonne, Essling, Isle de Lobau, Wagram, Smolensk, Valentino, La Moskowa, Krasnoe, La Beresina, Letzen, Bautzen, Dresden, Arbezan, Leib¬sick» — и тут уж невольно смеюсь: Он здесь и его Наполеон! Движимый той же гордыней, что и Гитлер. Наполеону тоже не удалось широко раскрыть свою пасть: Waterloo — вот чем все закончилось.
Вокруг «ковчега» собираются дети, которые таращатся на нас так, будто мы с луны свалились. Дети с наголо остриженными головами и в одинаковых халатах. Сразу и не поймешь кто девочка, кто мальчик. Собственно говоря, следовало бы осмотреть карманы этой шумной публики. Я почти уверен, что в их больших карманах найдутся и большие заточки, и острые трехгранные подковные гвозди. Не слишком ли явно смеются они над нашей неудачей? С тех пор как мальчишки бросали такие гвозди перед нами на дороге у Нанси, я испытываю к таким вот детям недоверие.