Расселись по местам. Петя рядом с тихим Костей Васильевым. Но ручек и тетрадей не доставали, словно ждали чего-то. В кабинете было как всегда сумрачно: масса огромных горшков с какими-то ползучими и вьющимися цветами стояли по подоконникам, а также стенды вдоль окон — с датами жизни великих писателей и иллюстрациями советских художников к их произведениям: к «Мертвым душам», «Войне и миру», «Матери»… В левом углу, за учительским столом, обретался на высокой тумбочке телевизор, по которому иногда смотрели они литературные передачи, когда их вели прогрессивные критики — Лакшин или Турков. Герц был поклонник «старого «Нового мира»» и хранил верность его почвенным устоям.
Пшикалка принялась говорить об их долге — всем, как один, выступить и осудить хулиганский поступок товарища с тем, чтобы добиться его исправления, а потом, взяв на поруки, совместными усилиями перевоспитывать, чтобы честь школы никогда больше не была замарана. Змей и Телков понимающе и довольно переглянулись.
В это время дверь резко открылась, в класс вошел Герц. Был он прям, мрачен, глаза запали, превратились в щелки. Но в остальном все такой же: комиссар двадцатых годов — волосы завивались, как мелкая проволока, голова вздернута кверху, резкий, еще более худощавый, чем всегда, хлопчатобумажные штаны, дешевая куртка, углы длинного рта опущены книзу.
— Здравствуйте, Григорий Александрович — вскочила ему навстречу комсорг Бомкина, а следом весь класс, как положено, поднялся, приветствуя учителя вставанием. — Мы бы сейчас по этому поводу хотели бы комсомольское собрание провести.
— Это я с ними пообшушдала вчерашнее, — пояснила Пшикалка.
Герц еще больше помрачнел:
— Это липшее, Анна Васильевна. Я уже беседовал с директором, с Диной Андреевной, и согласился с ней. Согласие это мне нелегко далось. Но сейчас у нас по расписанию сочинение должно быть, а все остальное, Анна Васильевна — потом.
— Понимаю наши чувштва, — прошептала, потупившись, Пшикалка и вышла из класса.
Герц закрыл за ней дверь, повернулся к сидящим, сказал сухо:
— Если вы рассчитываете, что после вчерашнего не будет сочинения, вы жестоко ошибаетесь.
— Григорий Алексаныч! А как вчера бы-ыло? Нам бы подробности! — вылез, юродствуя, рыжий Сашка.
— Думаю, ты знаешь, потому не отвечаю, — стараясь, чтоб голос его звучал твердо, произнес Герц. — А после сочинения последний урок у вас снимается, но вы все задержитесь. Тогда и поговорим, — и он вдруг неприязненно посмотрел на Петю. Похоже, что он искал врага и почему-то видел его — в Пете.
Во всяком случае так тот почувствовал. «Лиза проговорилась, что я знал… — холод побежал по Петиной спине, — что я слышал слова Желватова». Как теперь быть? Как выбираться из чудовищной ловушки, в которую попал? Встать на собрании и признаться, что слышал, но не понял? А Кольчатый и другие?.. Надо было дома оставаться не ходить никуда. Страх терзал его Душу.
— И после уроков подробности? — не унимался рыжий шут.
— Ладно, рыжий, заткнись, — оборвал его Мишин.
Герц тяжелым взглядом посадил на место балаболку, но не ответил, затем снова глянул на Петю и сказал:
— Переходим к сочинению. Надеюсь, непереваренных чужих мыслей не будет, это прежде всего к Вострикову относится, он у нас толстые книжки читает вместо того, чтобы своей головой думать. Да еще и будущий физик! Ему, наверно, кажется, что все в мире относительно — и добро, и зло…
«Мстит», — подумал Петя, опуская голову, а остальные, недоуменно глянув на него и на Герца, быстро доставали ручки и тетради, щелкая и шурша портфелями и сумками.
— Но не пишите, — продолжал Герц оторвавши, наконец, свой взгляд от Петиной физиономии, — как в десятом «Б», — он достал блокнот и зачитал: — «Характер, родившийся у Катерины в детстве, сделал свое дело. Она утопилась». Вот так писать не надо, хотя о детстве героини, когда она была близка народу и природе, надо вспомнить. Это очень важно, потому что в народе не может быть зла, он учит человека только хорошему. Помните, что времени у вас немного, но я полагаю, что вы дома хоть чуть-чуть думали, по театрам не ходили, с кирпичом под окнами не стояли. Текстом пьесы пользоваться разрешаю. Начинайте.
Послышался чей-то одинокий кашель, затем скрип перьев. Петя тоже достал ручку и, превозмогая тошноту от навалившейся на него тяжести Герцевых нападок, попытался сосредоточиться. Вспомнить то, что он придумал в трамвае. Хорошо, что хватило у него собранности, несмотря на потерянный вечер и дикую ночь, хоть мысленно, но составить конспект сочинения. Уже не до пятерки ему было, не схватить бы снова двойку. Написал он быстрее всех. Однако сдавать не понес, сидел, тщательно проверяя, нет ли ошибок. Думал, что, быть может, если бы бабушка и дед остались в Аргентине, он бы тоже там жил и его бы миновали все сегодняшние обиды, страхи и напасти. После того, как Сева Подоляк и Таня Бомкина сдали свои тетради, пошел и он положить свою тетрадку Герцу на стол.