— Я сказал бы то же самое. Ты бы хоть помылся по этому случаю, или только радуешься своему сну, как нищий, который нашел золото?
Келхан стыдливо опустил голову:
— Нет, хан, не получается у меня с этим делом.
— Успокойся, все будет так; как я говорю.
— Да услышит аллах твои слова, хан.
— Считай, что он уже их услышал. Эншалла, только вот покончим с врагом. Я сам позабочусь о твоей женитьбе.
Келхан заулыбался. Он уже видел себя в объятиях молодой вдовицы, глаза его засветились счастьем.
Каушут при виде сияющего Келхана вспомнил пословицу:
— Все ты умираешь, все умираешь, а скажи тебе о женитьбе, сразу оживаешь.
— Что же, хан, ты считаешь меня умирающим? А мне ведь только пятьдесят.
— Ай Келхан, не время сейчас думать о возрасте. Каушут-хан хотел отшутиться, но Келхан Кепеле, у которого бродили кое-какие мысли, принимал слова хана за чистую монету. Он посмотрел на Каушута, и взгляд его задержался на кушаке, за которым прятался нож.
— Это в подарок послу, — сказал Каушут. — Из дамасской стали.
— Не надо думать так, хан. Ты еще договоришься с Мядемином. Мы везучие. И потом, говорят что доброе намерение — уже половина дела.
— Тоже верно, Келхан. Вот я и отправляюсь к Якубу Мятеру с добрыми намерениями.
Сказав это, Каушут зашагал к воротам. Келхан Кепеле крикнул вдогонку:
— Желаю удачи, хан!
— Молись, и бог даст!
Почти перед самыми воротами, в песке, валялись брошенные кем-то кривые сабли и ружья. Их было так много, что сразу и не пересчитать. Хан с удивлением остановился перед брошенным оружием, задавал себе вопросы и не мог найти ответа.
— Хан-ага! — крикнул караульный. — Посол подходит к старому арыку!
— Сейчас выхожу! — ответил Каушут, не отрывая глаз от этих сабель и ружей в песке. — Что тут творится? Почему не подберете, у нас же не хватает оружия!
Ответ караульного был прямым:
— Если бы оружия не хватало, хан-ага, его не побросали бы в песок.
Каушут-хан не поверил своим ушам.
— Что ты сказал, парень? Побросали и ушли?
— Так, хан-ага. Побросали и ушли. Люди Горгора сговорились не ходить больше в бой, Каушут-хан, говорят, толкает нас на верную смерть. Хотят послать к вам аксакала, хотят открыть ворота, идти на поклон к Мядемину. — Караульный проговорил все это и отвернулся к старому арыку, как будто был и сам обижен на хана.
Все было ясно без дальнейших расспросов, Каушут тяжело вздохнул и заспешил к парням, стоявшим на охране ворот, приказал немедленно собрать оружие и вышел из крепости.
"Алла-хи акбер! Алла-хи акбер!"
Этот тревожный день двадцать девятого марта тысяча восемьсот пятьдесят пятого года начинался в осажденной крепости Серахс точно так же, как и все предшествующие. Но закончиться должен был совсем по-другому. Возможно, что текинцы уже не увидят начала следующего дня, не услышат больше звуков утреннего азана и новое солнце взойдет уже без них. Попытка переговоров Каушут-хана с Мухамедом Якубом Мятером ни к чему не привела. Мядемин настаивал на своих условиях. И двадцать девятого марта выступил в последний бой. По его расчетам, штурм должен был закончиться к полудню. Войско готовилось смешать крепость с землей и отобедать после полного разгрома текинцев.
Мядемин неспроста считал этот бой последним. Войска под предводительством Эрниязы Махрема и Довлетнияз-аталыка благополучно вернулись из Кизыл-Кая и Акдербента вечером минувшего дня, они привели пленников и много скота.
Накануне вечером сумел пробиться в крепость с неполной сотней гаджар Сафарак. Он сообщил, что двенадцать тысяч воинов Ферудина Мирзы остановились в Акдербенте и ждут там боя.
Каушут-хан ничего не сказал Сафараку. Он понимал теперь, как Иран собирается помочь текинцам. Вместо обещанных двадцати тысяч шах послал двенадцать, да и те стоят в Акдербенте, далеко от Серахса, и могут поспеть в крепость после полного ее разгрома.
Уже вечером, накануне последнего боя, Каушут-хан ясно представлял себе безвыходность своего положения. Он ходил из стороны в сторону по крепостному двору и мучительно искал выхода из сложившейся обстановки. Час сна еще не наступил, но в крепости стояла какая-то странная тишина, и это еще больше тревожило хана. Ему казалось, что люди молча раздумывают сейчас о приближающейся смерти. Иранский шах предал их, и ждать от него помощи было бесполезно. Напрасно ждать ее и от Ахала. Каушут подумал было послать еще одного гонца в Ахал, но тут же отказался от этой мысли. Было поздно. Оставалось рассчитывать только на свои силы. А их было так мало, что серьезно думать о спасении людей от неминуемой гибели уже не приходилось. Но вставать перед Мядемином на колени тоже не хотелось, к тому же и в этом случае конец будет только один — смерть.