Каушут сурово взглянул на аксакалов:
— Вы все из Горгора?
Старики вразнобой закивали головами.
— Мы все из одного аула, — ответил самый крепкий из них.
— Если это так, — сказал Каушут-хан, вставая с кошмы, — я отпускаю всех шестерых. Светлый путь, можете идти!
— Нет, хан, мы не собираемся идти вшестером. Мы хотим увести из крепости всех жителей Горгора.
— С ними я буду сам говорить, — ответил хан, направляясь к выходу. — Если они захотят последовать за вами, я отпущу их. Мы не будем задерживать тех, кто хочет покинуть нас.
Каушут вышел из кибитки. Там стояли в ожидании еще несколько человек, пришедших с аксакалами, Хан не остановился перед ними и, не сказав ни слова, направился к воротам. Еще на подходе он увидел через решетку надвигавшегося врага. Взбираясь по ступенькам, Каушут громко сказал, чтобы подбодрить защитников крепости:
— Пускай идут! С нами аллах!
Хотя враг был еще не так близко, Каушут заметил, что на последний штурм Мядемин собрал все, что оставалось у него в лагере. На вершине Аджигам-тепе, кроме палатки хана, не видно было никого. Все живое двигалось в сторону крепости.
Каушут спустился вниз и спокойно, как будто ничего особенного не происходило, осмотрелся вокруг и загадочно, как бы отвечая на какие-то свои мысли, улыбнулся.
— Ребята, — обратился он к защитникам крепостных ворот, — если я открою вход в крепость, сможете устоять перед псами Мядемина?
— Устоим, хан-ага!
— Мы горло им перегрызем!
— За голову голову снимем, хан-ага!
— Надеюсь на вас, — сказал хан. — Даст аллах, мы подвесим сегодня на воротах голову Мядемина.
Обходя крепость, Каушут-хан заметил шумную толпу женщин и подошел к ним. Обычно в присутствии мужчин они говорили только шепотом. На этот раз, несмотря на то что среди них находилось несколько мужчин и даже несмотря на то, что к ним подошел хан, они продолжали говорить полным голосом и даже перебрасываться шутками. Одни тащили откуда-то длинные шесты, другие к этим шестам приматывали шерстяной пряжей овечьи ножницы. Ба! Да это же пики, настоящие пики! Каушут взял одну из этих самодельных пик, подергал за пружинное кольцо ножниц, и они легко сорвались с места, сползли вниз по шесту. Полная сорокалетняя женщина, стоявшая возле хана и наблюдавшая за ним, густо покраснела.
— Таким оружием много не навоюешь, — сказал хан, и женщина покраснела еще сильней.
Не глядя на нее, Каушут протянул руку:
— Подай гарус.
Женщина подала хану моток пряжи, и он сам принялся закреплять ножницы. Примотал их не в двух местах, а в трех. Попробовал. Ножницы держались крепко. Каушут поднял копье в боевой изготовке и улыбнулся. Душа его переполнилась нежностью к своим соотечественницам.
— Вот так надо, славные мои воины! Перевязывайте в трех местах. — И протянул женщине пику-самоделку.
— Спасибо, хан-ага, — сказала она со странным и сложным чувством благодарности и незнакомой радости оттого, что первый раз в жизни стоит перед чужим мужчиной, перед самим ханом, без паранджи и даже разговаривает с ним. А он, как свой, как близкий человек, совсем не замечает этого.
Совсем уже осмелев, она сказала:
— Хан-ага, разрешите и нам выйти за ворота. Стрелять мы не умеем, но руки наши могут держать вот это, — она также подняла пику над собой. — Есть и такие среди нас, что могут и коня оседлать. Разрешите.
Каушут колебался минуту, потом ответил:
— Я пошлю к вам Непес-муллу. Что он скажет, то и будете делать. — Каушут повернулся и ушел прочь.
Он шел по крепости, слушал возбужденные перед скорым боем голоса, лязг и бряцанье оружия, топот ног, какие-то удары и стуки, но думал о женщинах. Впервые он думал о них не так, как привык думать всегда. Что-то незнакомое и неожиданное открыла ему эта полная с милым лицом и западающими в душу глазами женщина, затея с самодельными пиками, желание выйти рядом с мужчинами в бой на врага. От этих мыслей отвлекло его брошенное и собранное теперь в одну кучу оружие.
Он вспомнил об аксакалах из аула Горгор, и брови его нахмурились. Старики и сопровождавшие их аульчане все еще стояли перед кибиткой Сейитмухамед-ишана в ожидании хана.
Каушут подошел к ним и сказал с вызовом:
— Если есть среди вас мужчины, пусть соберутся возле брошенного оружия!
Крепкий аксакал, что разговаривал с ханом, с обидой в голосе ответил:
— Ты, хан, не зови наших мужчин к оружию, нам оно ни к чему, ты лучше открой ворота, и мы уйдем.
Каушуту пришлось повысить голос.
— Пока не соберете оружие, ворота будут закрыты! Старики вынуждены были повиноваться и уйти, чтобы выполнить приказ.