— Говори, говори дальше, отец!
— Нет, этого я не могу сказать. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Кроме Яздурды про нее знает один аллах… Так вот, сынок, тогда Яздурды сказал: "И брат брату наносит раны, Ораз. Только я не стану убивать тебя. Но если я умру раньше тебя и ты придешь ко мне на поминки, я до конца света вынужден буду просидеть в своей могиле. Помни об этом, брат".
— И ты послушал его?
— Не торопись, сынок. Я должен был уехать из аула. Я знал, что виноват. Яздурды умер. И я не посмел прийти на его поминки. Но у себя дома я зарезал скотину и помянул его. А в ту ночь, когда исполнилось семь дней, я пришел к нему на могилу, взял на ней горсть песку, потер свои глаза и поплакал. Вот так, сынок… А теперь я прощаюсь с этим светом…
Каушут тут же возразил, повинуясь больше сердцу, чем глазам:
— Не опешите, Ораз-ага. Не тот умрет, кто слег, а тот, кому аллах скажет.
— Я понимаю… — ответил старик безразлично. — Яздурды был настоящим мужчиной. На том свете он простит мне мою вину…
— Обязательно простит.
— На этом свете у меня нет ничего такого, что могло бы сгодиться людям. Одна только лошадь, совсем еще молодая. А ты сын Яздурды. И это чистое животное я посвящаю тебе. Но если ты не примешь ее от чистого сердца, я уйду в могилу с незакрытыми глазами. А если примешь, мне будет хорошо, сынок. Туркменам все хуже и хуже с каждым днем. Ты — сын Яздурды-хана. И если ты настоящий сын, то не будешь сидеть дома, накрывшись тулупом. Ты сядешь на коня, ты будешь защищать свой народ. И если этот конь спасет тебя от погони и еще раз послужит тебе, когда ты будешь догонять врага, я возвращу свой долг моему брату Яздурды. Прошу, не отказывай одинокому старику, сынок…
Ораз-хан замолчал, то ли от усталости, то ли это было все, что он хотел сказать. Как раз в эту минуту полог откинулся и в кибитку вошли три человека. Одним из них был Непес-мулла, а двое других — старики с белыми бородами.
После приветствий самый старший из гостей подсел к больному поближе.
— Как дела, Ораз? Тебе лучше?
Больной недовольно поджал дрожащие губы и уставился в туйнук, словно собираясь говорить не с людьми, а с небом.
— Нам, ровесник, не долго осталось жить теперь на этом свете. — Потом еще что-то прошептал неразборчиво, слегка повернул голову и заметил Непес-муллу. — Мулла, ты тоже приехал? Дай бог тебе долгой жизни! Пусть бог уважит тех, кто уважил нас. Жаль, что мне не доведется больше слышать твой голос…
Старик закрыл глаза.
Непес-мулла подошел к больному поближе и взял его за руку.
— Ораз-ага, еще не известно, кто вперед уйдет. Еще много стихов моих послушаете. Поднимайтесь скорее на ноги, на днях уже заканчиваю "Бабаровшена"1, будете слушать…
— Мулла, пусть теперь люди послушают! Мы уже получили свое… Но перед смертью хотелось бы услышать еще разок твой голос…
Непес-мулла, не выпуская руку Ораза, спросил:
— Что прочитать?
Старик на минуту открыл глаза.
— То, что мне читал в последний раз, — сказал он и снова закрыл глаза, как бы приготовился слушать.
Мулла начал читать:
…К вечеру гости распрощались с больным и отправились в обратный путь: два старика к верхнему аулу, а Каушут с Непесом — к крепости.
— Кто он такой, этот яшули[26]? — спросил Каушут Непес-муллу.
— Ораз-ага — человек, любящий стихи. В свое время он был богатырь. Пятерых верховых запросто одолевал. Но, как говорит старина Фраги[27], сколько ни живи, а в конце — все равно смерть. Видишь, каков он теперь? А мужчина был, таких поискать!
Каушут шел молча, думая над словами Непес-муллы и самого старика. Вскоре они добрались до аула, стоявшего на берегу реки. У крайней кибитки на золе от тамдыра[28] лежал кобель, который при виде чужих лениво залаял, словно для того только, чтоб не получить нагоняя от хозяев. Из кибитки вышла женщина с сосудом для воды и направилась к реке. На шее у нее было ожерелье, на руках браслеты, в волосах мониста, и со стороны она напоминала ярко раскрашенную куклу; невысокий рост еще больше усиливал сходство.