Каушут с муллой еще не дошли до брода, а женщина уже наполнила сосуд, вышла на берег и остановилась. Когда путники поравнялись с ней, женщина приветливо кивнула им головой.
Каушут и подумать не мог, что она собирается к ним обратиться. Но женщина, не отрывая ото рта яшмак[29] и отвернув от мужчин голову, заговорила:
— Поэт-ага! — Голос у нее был нежный, как у ребенка, и говорила "она с небольшим акцентом. — Когда же вы исполните обещание? Говорили, что весной, а весна уже давно прошла… Уже всем красавицам стихи сочинили! А мы чем плохи? Что у нас в роду все маленького роста? Ну и что ж, это не наша вина, нас такими аллах создал!
Такая смелость изумила Каушута и заставила его еще раз с любопытством оглядеть женщину. А Непес-мулла важно ей ответил:
— Гелин![30] Я давно исполнил свое обещание и готов доказать это хоть сейчас, но не знаю только, прилично ли поэту читать свои стихи посреди большой дороги?
У женщины таких сомнений, кажется, не было.
— Поэт-ага, чего только в жизни не бывает! Сегодня по этой же дороге возвращались с бахчи наши женщины и девушки, на них налетели персы, уложили пятерых поперек седла и увезли. А уж прочитать стихи — в этом я не вижу ничего неприличного.
Этот случай напомнил Каушуту другой.
— Женщина, если ты говоришь в шутку, то шутка твоя не хороша!
— Нет, я не шучу. Не стану же я такими шутками выпрашивать у поэта стихи! Я говорю о том, что было, можете сами спросить в нашем ауле.
Непес-мулла тоже горько задумался. Хоть аул и был чужой, но беда любого туркмена была для него как своя.
— Что ж, мулла, — сказал Каушут, — я думаю, не стоит обижать женщину. Прочитай стихи, не осудит же аллах тебя за это!
У Непес-муллы стихи в самом деле были давно уже написаны, просто не было случая прочитать их, и сейчас он должен был это сделать в первый раз.
— Хорошо, — сказал он, — я прочитаю, но прошу тебя, сестренка, не обижаться на шахира-ага[31].
— За что, шахир-ага? Других-то вы нахваливаете в своих стихах, а меня собираетесь очернить? За маленький рост мой?
— Сама увидишь, а стихи так и называются — "Кичкине"[32]. Слушай:
Маленькая женщина, выслушав стихи, слегка растерялась, стала перекладывать кувшин с водой из одной руки в другую. Потом прошла два-три шага, остановилась и, не поворачивая лица, спросила:
— Шахир-ага, а не могли бы вы переписать эти стихи на бумагу? Для меня?
— Приходи завтра ко мне домой, я оставлю там.
— Шахир-ага, спасибо вам, пусть бог вознаградит вас, — сказала "малютка" и тронулась в путь. Она ступала легко, монеты в ее смоляных косах поблескивали и позванивали, словно отсчитывали ее шаги. Непес-мулла с тихой радостью проводил маленькую женщину долгим взглядом.
Соседки напоили Каркару холодной водой, смешанной с сажей из казана, чтобы она могла уснуть, и ушли. Но Каркара не спала. Ей было тесно и неуютно в просторной кибитке, но и выйти наружу, показаться людям на глаза было страшно. Ей казалось, что и вообще никогда она не сможет теперь ни на кого посмотреть. То хотелось, чтобы скорее наступила темнота, чтобы никто не смог разглядеть ее лица, то, наоборот, она молила, чтобы солнце никогда не заходило, потому что тогда вернутся братишка Ораз и вместе с ним Курбан… Самое страшное для нее была теперь встреча с Курбаном. Ведь он уже взрослый и понимает, что такое честь девушки. И даже если чувства Курбана не изменятся, она-то сама не может теперь считать себя достойной его… Каркара придумывала себе разные несчастья. Была минута, когда ей хотелось даже повеситься. Она представила, как соседи выходят утром и видят на дворе девушку, которая висит с высунутым языком… и начинают сразу говорить: "И на что Каушуту было спасать ее, оказывается, она уже потеряла честь, иначе зачем бы ей было вешаться?" Каркара поняла, что даже смерть не может спасти ее от позора…