— А если чабаны тебя не будут слушать, то и все стадо не послушает!
— И так не слушают!
— И все больше будет испорченных.
— И так их полно!
— Верно. Разве ты не знаешь пословицу: "Если мать не родная, то и отец не твой"?
— Знаю, хан-ага, знаю.
— А если знаешь, то должен суметь поладить со своими ханами. Где понадобится, и согласиться с ними, и навстречу пойти. Запомни, хан, одну вещь: если старейшина согласился, согласился и народ!
Верно, хан-ага. Говорят же, если чабан захочет, он и козла подоит.
— Мудрые слова! Но я тебе еще скажу: чтобы получать всегда молоко от козла, надо знать все слабости чабана и держать его в своих руках.
— Верно, хан-ага, верно. Только так получилось, что текинские старейшины и сарыкских держат в своих руках. Кроме верного тебе Халып-ишана, никто не смеет ослушаться текинцев.
Мядемин замолчал, потом вдруг от внезапно пришедшей мысли вздрогнул.
— А что, — сказал он, — если я сарыков с землей смешаю? Успокоятся и текинцы.
— Было бы неплохо, хан-ага. Я сам хотел попросить об этом.
Но тут вошел Мятер, и оба хана замолчали. Разговор о сарыках надо было начинать заново, потому что собирать войско для запугивания туркмен должен был этот самый Мухамед Якуб Мятер, ближайший помощник Мядемина, его военачальник.
Намерение Мядемина напасть на Мары, где жили сарыки, имело целью не только запугать сарыков и вообще туркмен, привести их к послушанию, но и отбить у них всякую охоту думать о воссоединении с Бухарским эмиратом.
Хивинский хан Мядемин со своим старшим братом Рахимкули уже прибегали к подобному маневру, когда в тысяча восемьсот сорок первом году разбили и раз-грабили Мары и даже прошлись с разбоем по окраинам могущественного иранского государства. Этим самым они заставили туркмен склонить головы перед Хивой, а чтобы показать свою мощь бухарскому эмиру, через год напали и разгромили Чарджоу, который находился под властью Бухары. Награбленным добром поделились с туркменами-старейшинами, чтобы те впредь не только слушались, но и восхваляли Хиву. Так был окончательно подчинен туркменский народ хивинскому хану. Однако Бухара не выходила из головы Мядемина, оставаясь для него опасным соперником. Пошлина с туркмен с перебоями и с большим опозданием поступала в ханскую казну, а тут еще стали доходить слухи, что Бухара якобы направила письмо сарыкам и салырам с целью перетянуть их на свою сторону. Все это тревожило Мядемина и привело его к решению повторить уже проверенный маневр, напасть на Мары, стереть с лица земли сарыков.
Для того чтобы выполнить поручение Ходжама Шукура, Кичи-кел решил прибегнуть к помощи Тоты, жены Мялика. Кичи-кел договорился о встрече. Тоты хотелось воспользоваться отсутствием мужи и свекра, чтобы повидаться и поговорить со своим бывшим земляком, они были из одного аула. Для Кичи-кела смысл встречи был совсем в другом. По поручению Ходжама Шукура он должен был узнать доподлинно, куда и зачем уехали Пенди-бай с сыном. Если же подозрение Ходжама Шукура подтвердится, если Пенди-бай с сыном по наущению Каушут-хана отправились в Иран, чтобы замутить там воду против Хивы, он, Ходжам Шукур, немедленно должен известить об этом Мядемина.
Кичи-келу давно казалось, что Тоты неравнодушна к нему, да и сам он, по правде сказать, хотел бы подобраться к ней, но не находил подходящего момента. Теперь случай подвернулся. Условились встретиться в сарае, за кибиткой. Тоты вошла в сарай, села, прислонившись к столбу, и принялась смотреть, но не в ту сторону, откуда должен был появиться Кичи-кел, а на дверь белой кибитки. Она не беспокоилась, что Кичи не придет, ее волновало больше то, что из кибитки могла выйти Огултач-эдже. Шестидесятилетняя Огултач на старости лишилась сна и от нечего делать по нескольку раз за ноль выходила на улицу и обшаривала весь двор, даже когда Пенди-бай и Мялик были дома. Если же кто-то из них уезжал, малейший шорох заставлял старуху выскакивать наружу.
Тоты уже начинала злиться, что Кичи-кела все нет. "Ему только бы дрыхнуть! Какой это мужчина, женщина ждет!.."
Но тут за дверью, вернее, за загородкой из колючей березы показался силуэт человека. Это был Кичи-кел. Он приближался, беспокойно озираясь по сторонам.
— Сюда! Иди сюда! — прошептала Тоты. Кичи-кел оглянулся еще раз и пролез в сарай.
— Тоты моя! — он бросился к ней и хотел обнять ее. Но Тоты сердито оттолкнула его. Голос ее был и злым и радостным одновременно:
— Не спеши! Закрой хоть загородку сначала, а то как бы собаки штаны не порвали!
Кичи-кел послушно встал, закрыл дверь и вернулся к ней.