Но в белой палатке все-таки решили назвать ханом Каушута: надо же было кого-то называть, тем более что достойнее его действительно найти было трудно. Каждый решил про себя, что выбор во всех отношениях будет верный. Если даже Каушут откажется и перед народом, то вся вина падет на него, а не на совет старейшин, не сумевший подобрать военачальника. Как только народ притих, Сейитмухамед вышел на шаг вперед и заговорил.
— Ну, в общем, так, люди, — начал он не очень решительно. — Если вы сами не против сына Яздурды-хана, то мне как раз и придется назвать его.
Каушут не выходил из толпы.
Ходжам Шукур не выдержал и усмехнулся:
— Много от него толка будет, если он даже показаться не хочет!..
Но тут Пенди-бай, почти все время до этого молчавший, неожиданно заступился за Каушута. Он повернулся к Молланепесу, словно признавал его за старшего, и сказал:
— Мне кажется, только очень неумный человек согласится на такое дело с первого слова и начнет прыгать от радости.
Молланепес поддержал его:
— Конечно, Каушут не из тех, кто запрыгает. Есть ведь еще достоинство, воспитанность, скромность. Я думаю, надо смелей объявлять его, ясное дело, лучшего хана мы не найдем.
Ходжаму Шукуру очень не понравились эти слова, но он уловил, к чему клонится дело, и из опаски только покривился, ничего не сказал.
Ораз-яглы подумал и тоже присоединился к Молланепесу:
— Да, ишан-ага, надо его просить, если народ потребует, он не посмеет отказаться…
Сейитмухамед что-то смекнул про себя и тоже решил не перечить. Он подозвал глашатая Джаллы и сказал ему:
— Кричи: народ требует Каушута. Да погромче, чтобы все слышали.
Как только Джаллы выполнил то, что ему было поручено, толпа одобрительно загудела и стала повторять:
— Каушута!
— Пусть ханом будет Каушут!
— Тысячу лет жизни новому хану!
Как только Язсолтан услышала имя своего мужа, она охнула и тихо прошептала:
— О аллах, опять лезет куда-то, мало я слез пролила…
— Что ты, милая! Тут радоваться надо! — быстро принялась ее успокаивать Огултач-эдже. — Люди ему честь оказывают, главным ханом ставят. А я давно знала, что будет так. Надо поблагодарить аллаха… — она посмотрела в ту сторону, где стояли яшули. — А вот и он сам! Смотри, к аксакалам идет!
Каушут действительно подошел к минбару[53]. Как только он остановился, Сейитмухамед-ишан набросился на него:
— Говорят, когда сам народ требует, последнего коня отдай! Каушут-бек, если люди тебя просят, а ты только упрямишься, это не по-мусульмански! Ты должен стать ханом! Тебя просят твой народ и твой ишан!
— Ишан-ага, против народа мы не можем идти. Если народ и правда хочет, а вы благословляете, я не могу противиться. Но…
— Никаких "но" и быть не может, Каушут-хан, — на слове "хан" Сейитмухамед сделал особенное ударение.
На лбу у Каушута выступил пот. Народ снова зашумел. Все приветствовали нового хана и просили его не отказываться. Но Каушут явственно слышал другой голос, исходивший неизвестно откуда. Он говорил: "Каушут! Проклятие твоему отцу, если ты не сможешь спасти свой народ и по твоей вине прольется его кровь. Если не можешь быть ханом народа, не лучше ли тебе остаться ханом своего племени, сеять в своем поле и пасти свой скот?" Это смущало Каушута. Он посмотрел на Сейитмухамеда и тихо спросил:
— Ишан-ага, а может, правда, лучше жить мне своей жизнью и не лезть в чужие дела?
Вид у Каушута сразу сделался растерянный и жалкий. Но Сейитмухамед-ишан, зная только свое, тут же возразил ему:
— Но ведь и народу ты нужен, хан! Ты сам говоришь, против народа идти нельзя! Удачи тебе в сражениях и счастья в жизни. Пусть твое слово будет твердым, и да поможет тебе аллах!
Ишан начал было уже поднимать руки, чтобы благословить нового хана, но Каушут остановил его:
— Постойте, ишан-ага, подождите!
Сейитмухамед-ишан недоуменно посмотрел на него и опустил руки.
Каушут огляделся по сторонам. Тысячи глаз неподвижно и зорко, как звезды с чистого неба, смотрели на него. Это были глаза самых разных людей, с разными взглядами, душами, намерениями… Как не знал Каушут, о чем думают звезды на небе, так и не знал сейчас, что происходит за этими глазами. Он не имел ни с кем из них, за исключением только очень немногих, никаких дел, они никогда не мешали ему, не просили ни хлеба, ни воды… Но Каушуту надо было знать про эти глаза все, иначе нельзя было вести их на войну, надеяться на успех большого дела, за которое он брался. Рядом с Каушутом стояли сейчас те, к кому народ уже привык, кто сами привыкли обращаться с народом. Таким, как Ораз-яглы, люди верили беззаветно и готовы были отдать последнюю каплю крови… Поверят ли так же они Каушуту? Сможет ли он заставить их в решительную минуту беспрекословно исполнить его волю? Чтобы узнать это, требовалось время, не один год общения с людьми, а времени этого сейчас не было. Надо было решать сразу и бесповоротно. Либо взвалить все бремя ответственности на свои плечи, либо отказаться, хоть и с позором, но уйти сейчас, пока не поздно.