— Отец наш был очень сильным муллой. Звали его Рахим-ишан, Ширинджемал-элти. Но даже по имени его редко кто называл, а больше называли "Ишан с поводырем".
— У него и люлька в доме сама качалась, — добавила биби Марьем.
— Да, это верно, Ширинджемал-гелин.
— Мы тоже слышали про такое. Говорят, что это означает особое благословение аллаха над домом.
— Ну так вот. А прозвище свое он получил потому, что у него был поводырь от аллаха, который показывал ему всегда дорогу. Поэтому Рахим-ишан даже в самую темную ночь ходил так же легко, как днем.
Один раз, да будет светлым то место, где он лежит, отец сидел возле кибитки и перебирал четки. И в это время подходит к нему одна женщина, молодая еще, все косы в украшениях. Отец с ней поздоровался и говорит: "Гелин, входите в дом, хозяйка там". Но женщина ему отвечает, даже не прикрывая рта: "Отец ишан, я не к хозяйке пришла, а к вам. Я хочу, чтобы вы дали мне один амулетик". Так и сказала: "амулетик". А это большое кощунство! Называть его так — значит занижать могущество священной вещи. Но отец виду не подал и спрашивает: "Какой же вам нужен амулет?" — "Какой? Я молоко взбиваю, а масла мало выходит. Вот дайте мне такой, чтобы масла было много". Отец ей говорит: "Дорогая, но на молоко никакие амулеты не действуют!" Тогда она опять начинает кощунствовать: "Что же
Так он сказал ей, Ширинджемал-элти. Так и в книге написано: "На нынешних гогов и магогов никакие амулеты не действуют".
Последние слова ишана Ширинджемал совсем не поняла. Она смотрела на Сейитмухамеда, надеясь получить ответ на свою просьбу. Но, закончив свой рассказ, он замолчал, всем своим видом показывая, что говорить больше ни о чем не собирается. Ибо в этом рассказе и было все, что он хотел сказать свахе.
Прошло девять дней с тех пор, как Каушут со своими людьми отправился к гаджарам, чтобы вернуть обратно угнанный Апбас-ханом скот. Их долгая отлучка уже вызывала тревогу. Времена были такими, что можно было ожидать всего. Язсолтан совсем потеряла покой. По ночам она то и дело просыпалась, разбуженная ревом ишака или ржанием лошади, вскакивала на ноги и не могла заснуть. На девятый день ей приснился страшный сон. Она увидела Сахата, одного из соседей, ушедших с Каушутом, он стоял без папахи, а рядом с ним — сам Каушут, в одном башмаке. Лица у обоих были грустные. И вдруг, ни с того ни с сего, голова Каушута упала с плеч и покатилась по земле.
Язсолтан проснулась с колотящимся сердцем. Она тут же решила испечь семь лепешек в жертву Серахс-баба и три раза подряд прочитала молитву Кулхуала. Потом Язсолтан собралась пойти к Ходжакули, узнать, нет ли каких новостей, но сообразила, что еще слишком рано и, если она придет в этот час, может встревожить брата. Тогда Язсолтан сама попыталась побороть свой страх. "Ай, это сон от дьявола. Это он нарочно послал такой сон, чтобы запугать меня. Но я ему не поверю". Однако эти утешения не очень-то подействовали. Она решила, как только взойдет солнце, сводит к Бостантач-эдже, которая хорошо разгадывала сны.
Призвав на помощь аллаха, Язсолтан снова положила голову на подушку. Но ей не спалось. Да и боялась уснуть: а вдруг этот страшный сон снова придет к ней. Она лежала с открытыми глазами и ждала, когда раздастся "Алла-хи акбер" Сейитмухамед-ишана и наступит новый день.
А когда взошло солнце, Ходжакули сам пришел к ней. Он поздоровался и остановился в дверях. Лицо его было печальным.
Язсолтан не начинала первой разговор, боялась разозлить этим Ходжакули. Но он заговорил сам:
— Гелендже, если Каушут и на этот раз воротится целым… — Ходжакули вдруг спохватился, увидев, как задрожала при его словах Язсолтан. — То есть я не хочу сказать, что его уже убили, я даже уверен, что он вернется.
— Ты слышал что-нибудь, Ходжакули? — перебила его Язсолтан.
— Да нет, ничего… Но я хочу сказать, что если Каушут и дальше не успокоится, то я соберу свои вещи и уеду отсюда. Аллах не даст с голоду умереть, найду себе кусок лепешки если не в Ахале, так в Мары. Это лучше, чем сидеть всю жизнь как на иголках. И куда он лезет! Как будто только его скот угнали! Вот погоди, дождется он, покатится его черная голова с плеч долой!
— Не говори так, Ходжакули! Не говори про черную голову! И откуда только тебе на ум приходят такие слова!
Но Ходжакули разошелся и не слушал Язсолтан.
— Откуда? Оттуда, что я не слепой и не глухой. Многим уже эта голова не дает покоя! Сколько они в Мары чужих голов поотрезали? Знаешь? А кто начал? Твой муж, Каушут. А ведь нет ни одной головы, за которую не будет спрошено. Если человек и простит, то аллах-то не простит. И мы все будем тоже за эту кровь отвечать. Только, я думаю, до аллаха дело не дойдет. Люди сами отомстят. Мне вчера один хивинец у Ораз-хана сказал: "Смотрите, будет скоро у вас большая беда!"