— Позовите Хасану!
Вошла пожилая женщина, задернула поплотнее за собой штору и, готовая слушать, повернулась к баю.
— Сколько всего?
Вопрос был ясен Хасане. Главное, что готовил Ниязмухамед для встречи хана и его приближенных, были, конечно, не кушанья и дорогие ковры. Бай знал, что любят богатые люди, у которых и денег, и власти, и роскоши без того вдоволь. Тут можно было угодить только женщиной. "Если он мужчина, — так считал бай, — пусть ему даже за восьмой десяток перевалило, от молоденькой красавицы он никогда не откажется. Если даже сам съесть уже не сможет, так хоть понюхает!" И тут бай был прав. Зачастую решение самых важных вопросов зависело от женщины, предлагаемой хану. Если он оставался ею доволен, то и проситель получал благосклонный ответ.
— Восемь всего, бай-ага, — ответила Хасана.
Бай призадумался.
— А что, больше не нашлось?
— Сами знаете, бай-ага, кто пойдет на такое дело? И эти-то все старые.
— Как? Почему?
— Да потому, что в этих краях я, кажется, единственная и осталась! — усмехнулась Хасана.
— Что ты говоришь?! Совсем обезумела! Какая из тебя женщина! Да твою женственность четверть века как по ветру разнесло!
— А мне что теперь делать?
— Что делать!.. Для Мядемина не такая, как, ты, нужна, а богиня, пери!..[85] Ты хоть понимаешь, что это слово значит?
— Понимаю, бай-ага…
— Понимаешь!.. А толку-то что!.. Я думаю, может, пройтись по аулам потихоньку?..
— Нет, это не годится, бай-ага. Сарыки лучше сами в рабство пойдут, чем жену или дочь на денек одолжат.
— Что ж, и кайтарма все передохли?
Хасана со вздохом подняла глаза к небу, как бы призывая аллаха в свидетели, что она сделала все от нее зависящее, и если не удалось угодить баю, так это вина не ее, а проклятых сарыков.
Бай мысленно представил тех восьмерых, о которых сказала Хасана. Все они мало устраивали Ниязмухамеда. Большинству было уже под тридцать, и почти все они были известны как гулящие, проведшие свою молодость в Хиве и за ремесло свое оттуда изгнанные.
— Ну, а для самого хана хоть кто-нибудь есть?
Хасана снова вздохнула.
Надо было что-то предпринимать. Иначе, Ниязмухамед чувствовал, ему придется несладко. Бай верил, что Мухамед Эмин в конце концов подчинит себе всех туркмен, а сам он рассчитывал с ханской помощью сделаться наместником в Серахсе, поэтому в нынешний приезд ему было необходимо особенно угодить Мядемину. "Да, — бормотал он про себя, — оказывается, не только соль, но и девушки бывают за редкость". Воображение рисовало ему стройных сарыкских красоток, застенчивых и юных, и он бы ничего сейчас не пожалел, чтобы найти хоть одну такую, но найти их, как прекрасно понимал бай, тем более за эти считанные часы, было невозможно.
Ниязмухамед нахмурился и готов был уже совсем отчаяться, как вдруг внезапное решение пришло ему в голову. Он поднял глаза на Хасану и внимательно поглядел ей в лицо.
— Хотите приказать что-то, бай-ага?
— Приведи сюда Айсулув. Но запомни: если об этом узнает хоть одна живая душа, ходить вам всем без головы.
Айсулув была дочерью самого Ниязмухамеда. Два месяца назад он отдал ее за сына Бекмурада-теке, а сейчас она была кайтарма, жила в отцовском доме.
Через минуту перед баем появилась высокая и стройная, прекрасная лицом Айсулув. Она прикрыла одной рукой лицо и спросила:
— Вы звали меня, отец?
Бай сладко ей улыбнулся.
— Звал, доченька, звал. Ты знаешь, что сегодня в дом твоего отца прибывает высокий гость — великий хан великой Хивы. А ты — дочь такого гостеприимного отца, в доме у которого сегодня будет много гостей… Ты должна быть этому рада, детка.
— Я очень рада, отец.
— Будь радостной и внимательной к гостям, дочка. Моя честь — это и твоя честь. А наша с тобой честь…
Тут бай запнулся, он сообразил, что к дальнейшему разговору слова эти совсем не подходили.
— Ну, в общем, мы отвечаем за весь марыйский народ.
— Я это знаю, отец.
— Так вот, сегодня ночью мы будем разговаривать с нашими высокими гостями до самого утреннего намаза. Пусть ослепнут завистники! У моего очага будет веселье. Весь народ подивится! И тебе, дочка, придется посидеть вместе с нами.
Айсулув быстро подняла глаза на отца и тут же опустила.
Бай путался, он никак не мог найти нужных слов, все-таки любому отцу было нелегко сказать собственной дочери, что она должна отдаться ради его выгод чужому человеку. И все же ничего другого баю не оставалось.