Курбан сразу изменился в лице.
— За кого сватали?
— Не знаю… Опять, наверное, за вдовца…
— Нет, ты не пойдешь ни за кого!
Курбан произнес это так горячо, что девушка испуганно подняла на него глаза.
— Я ведь люблю тебя, Каркара. И я тебе клянусь, что не отдам тебя никому другому…
Каркара вскочила на ноги. От радости и стыда глаза ее пылали. Она протянула руки к Курбану, словно хотела его обнять, но вдруг опомнилась; повернулась и побежала в сторону аула.
А Курбан глядел ей вслед, и на душе у него было так радостно и легко, как никогда, наверное, не было в жизни.
Ниязмухамед-бай и его слуги чуть ли не на руках внесли Мядемина в его покой.
Мядемин удобно уселся, отпустил кушак и принялся расспрашивать Ниязмухамеда о том, что делается в Мары. Бая было не узнать. Из грозного повелителя он превратился в раболепного слугу, голос его сделался мягким и заискивающим, и в его речах было гораздо больше лести хану, чем ответов по существу на задаваемые вопросы.
Мядемин решил проверить, до каких же границ простирается байская преданность.
— Нукеры соскучились в пути, — сказал он, — чем бы их поразвлечь, не знаешь, бай?
Ниязмухамед ответил не задумываясь:
— Пусть пойдут позарабатывают на топор, хан-ага!
Мядемин понял, о чем говорит бай. Нукеры, собиравшие налог для Хивинского ханства, обычно подходили к кибитке и, если дверь была закрыта, били топором с длинным топорищем по деревянному порогу, и ветхая кибитка бедняка вздрагивала от такого удара. Хозяин выходил наружу, а нукер говорил ему: "Заплати за топор!" И после этого брал все, что попадалось на глаза и привлекало его.
Мядемин взял из миски две виноградины, широко открыл рот и ловко забросил их туда.
— Знаешь что, бай, — сказал он, — вот видишь, эти ягоды попали мне в рот, потому что я забросил их точно. Так и слова и дела наши должны быть такими, чтобы туркмены попадали не по зубам, а прямо нам в рот. Поэтому без особой нужды трогать их пока не надо. Да и нукеров надо беречь. Сейчас, того и гляди, Бухара с нами поссорится, тогда и эти каждую свою болячку припомнят. Снюхались с Бухарой, теперь своих же собственных вождей ни во что не ставят!
Но Ниязмухамед все-таки решил гнуть свое до конца:
— Ай, хан-ага, туркмены трусливый народ! Кто ж на ваших нукеров руку поднимет! Им только топор показать, они сами последнее вынесут! Не то что сарыки, эти разбойники!..
— Посмотрим, посмотрим, бай, спешить нам некуда.
В это время полог откинулся, из-за него показался высокий старик в потертом халате и запыленных ичигах. Мядемин вопросительно посмотрел на бая, как бы спрашивая: "Что это значит?"
Вошедший человек поздоровался:
— Саламалейкум.
Ни бай, ни хан ему не ответили. Но старика это, кажется, не смутило. Он поклонился Мядемину.
— Хан-ага, я хочу спросить, как дочь моя поживает?
Ниязмухамед опередил хана:
— Не беспокойся, Ягмур-ага, дочери твоей очень хорошо. Она живет прекрасно.
— Кто это? — спросил Мядемин.
— Это отец одной вашей девушки.
— Как зовут?
— Ее? Акджемал.
Хан ласково улыбнулся старику:
— Дочь твоя заболела холерой и умерла. Но можешь радоваться, я велел похоронить ее на самом большом кладбище.
Слова хана так подействовали на старика, что он схватился за сердце и стал оседать на землю, но уже подоспевшие слуги бая схватили его под мышки и быстро выволокли прочь.
Караван Непес-муллы добрался до Геок-Тепе, пробыл там три дня, а на четвертый повернул обратно.
Крепость Геок-Тепе стояла у подножья высокой черной горы, такой, какую Курбан не видел никогда в жизни. Крепость и сама была выше и больше Серахской, но все равно рядом с горой она казалась крошечной, чуть ли не игрушечной.
Ораз-яглы не ошибся, ахальские яшули оказались в самом деле верными союзниками. За два дня они обшарили весь Ахал и передали Непес-мулле восемьдесят черных ружей, около ста восьмидесяти кривых шашек и нагрузили четыре верблюда боеприпасами.
Напоследок они велели Непес-мулле передать Каушуту, что в случае войны он может смело рассчитывать на их поддержку.
Обратный путь Непес-мулла собирался проделать за пять дней. Груженый караван шел медленнее, но все знали, как ждут оружия в Серахсе, и потому решили не делать никаких лишних остановок, идти днем и ночью. Курбан же торопился в Серахс больше всех. Мысли его были заняты Каркарой и долгие пять дней казались ему пятью неделями, ему хотелось лететь назад во весь опор, но караван есть караван, он не мог двигаться быстрее, чем всегда. Когда караван проходил мимо аула Кеши, Непес-мулла подозвал к себе Курбана.