Такой срок Ораз-яглы назвал, потому что рассчитывал, что если заложники поспешат, то дней через шесть-семь уже будут в Мешхеде. А если пойти к Мядемину раньше, то слух об этом может добраться до шаха, и он подумает, что текинцы ведут двойную игру: сначала сговариваются с хивинским ханом, а потом отправляют людей к шаху. Да и с Мядемином легче будет разговаривать, когда иранский договор уже войдет в силу.
Каушут-хан и во второй раз согласился с Оразом-яглы.
Каушут отошел от яшули и принялся поторапливать отъезжающих. Вскоре нагруженные инеры тронулись в путь. Люди плакали, прощаясь друг с другом. Каушут старался ободрить их как мог, подходил, прощался с каждым отъезжающим.
Люди постарше и сами, как им ни горько было покидать родную землю, успокаивали родных. Один бородатый яшули уговаривал женщину с ребенком на руках:
— Перестань, невестка, не плачь, аллах поможет, и мы вернемся назад. Видно, уж нам суждено это! Бабагаммар, ов! Гаммарбаба, ов! Когда мы с твоим отцом вернемся, ты уже будешь бородатым джигитом!
А по лицу его самого катились слезы.
Хан подошел к яшули, поздоровался с ним. Старик ответил на приветствие, но лицо отвернул, чтобы хан не видел, как он плачет.
— Отец, мужайся! — сказал ему Каушут-хан.
С неба закапал светлый весенний дождь. В другое время яшули погладил бы бороду и сказал: "Лей, дождик, лей, слава аллаху!" Но теперь ему казалось, что само небо плачет, глядя на то, как туркмены покидают родные места.
На холме Аджигам показался наконец долгожданный караван. Непес-мулла вез ружья и боеприпасы, добытые в Ахале.
Каушут-хан сразу же забыл обо всем остальном и, не в силах устоять на месте, сам пошел навстречу каравану. Он даже не замечал, что несет в руках свою папаху, а весенние капли падают на его лысую голову и стекают струйками по лицу.
Третьего марта 1855 года Каушут-хан прибыл в Мары. Сопровождал его Непес-мулла. Каушут привез с собой богатый шелковый халат — дар хивинскому хану от народа Серахса. Но Мядемин был сначала настолько разгневан его опозданием — а Каушут действительно, послушав совета Ораза-яглы, отправился в путь только спустя четыре дня — что даже не встретил гостей, а принесенный подарок с досадой отбросил в сторону.
Однако мудрый Мухамед Якуб Мятер посоветовал хану смирить бесполезный гнев и переговорить сперва с пришедшими, а халат он подобрал с пола, чтобы такое пренебрежение к их дару не обидело гостей, и сказал, что должен показать войску подарок, привезенный от туркмен "великому хану".
Мядемин велел позвать гостей. Он небрежно с ними поздоровался и даже не предложил сесть.
— Значит, правильно туркмены говорят: лучше поздно прийти, да на своих ногах. Спасибо, что наконец пожаловали. Впрочем, воля ваша, вы здесь хозяева.
Хан чуть не прибавил "пока", и Каушут почувствовал это.
— Хан-ага, мы виноваты перед вами. Но тут уж воля аллаха! Я хан у текинцев, и послать кого-нибудь вместо себя к такому великому вождю, как вы, посчитал недостойным…
— А почему сам не мог сразу прийти?
— На то есть причина, хан-ага.
— Какая же, говори?
— А если говорить, хан-ага, то в прошлую пятницу я справлял поминки по отцу.
— Год исполнился?
— Нет, семь лет.
— А что, у вас все после семи лет справляют поминки?
— Покойный отец мне перед смертью сказал: "И через семь лет устрой по мне поминки и отдай мулле мой хивинский дон".
Мядемин теперь немного успокоился. Он подумал, что действительно нет смысла сразу ссориться с текинским ханом, раз уж все равно он пришел…
— Ну ладно, хоп. Я согласен. — Хан хлопнул себя по ляжкам. — Теперь будем обедать.
Хан позвал слуг и велел вносить еду. Появилось и несколько человек из приближенных Мядемина.
За обедом хан окончательно смилостивился. Он сам предлагал Непесу и Каушуту кушанья, спрашивал, нравится ли им. Каушуту прислуживала молодая стройная женщина, она садилась то справа, то слева от него, клала прямо в рот виноград, пододвигала к нему фрукты… Но Каушут от этой заботы только чувствовал сильную неловкость и терпел лишь из-за того, что считал — гость должен подчиняться всем порядкам дома, в который пришел.
Мядемин, желая приободрить его, сказал:
— В нашем народе, Каушут-хан, самая прекрасная женщина прислуживает тому, кто ей больше всех понравился.
Каушут не нашелся что ответить на это и на всякий случай решил похвалить угощение:
— Повара у вас, хан-ага, замечательные! Так готовят, что ешь, ешь и оторваться не можешь. Дай вам аллах сто лет жизни!
Но Мядемин на эту похвалу обратил мало внимания. Видно, на уме у него было что-то другое.