— И все равно это необходимо.
— В таком случае, хан-ага, дайте нам еще неделю подумать. Сразу мы не можем ответить вам.
Мядемин, считавший, что сколько ни откладывай, а все равно текинцам придется выполнить его волю, согласился с Каушутом и дал ему еще неделю срока.
Через неделю Каушут снова приехал в Мары, теперь уже с Сейитмухамед-ишаном. Долгих церемоний на сей раз не было, Мядемин сразу же провел их к себе и приступил к делу. Но разговор теперь начался с другого. Хан прослышал о сношениях Серахса с Ираном, и этот вопрос сильно интересовал его.
— Хан, мы узнали, что вы получали письмо от шаха Насреддина. Это верно?
— Верно, хан-ага.
— И что же вам предлагает шах?
Каушут пересказал хану содержание письма, пришедшего из Тегерана. Как только он закончил, хан хлопнул себя по колену:
— Нет, так не должно быть! Вы нарушите этот договор! За спиной текинцев должна стоять Хива, а не Хорасан!
Сейитмухамед почтительно, но твердо вставил:
— Пусть аллах вольет в вашу душу терпеливость и снисходительность, хан-ага, но мы не можем нарушить договор.
Мядемин удивленно раскрыл глаза.
— Ишан говорит правду, хан-ага. Ведь у нас договор не только на словах. Во-первых, текинцы платят дань Хорасану — одну сороковую, а во-вторых, Иран взял у нас людей в залог.
Мядемин надолго замолчал. Наконец он крикнул:
— Чилим! [86]
Вошел кальянщик и поставил перед ханом дымящийся кальян. Хан глубоко затянулся.
— Сколько семей?
— Сорок.
Хан снова запыхтел кальяном. Он и не подозревал, что сношения Серахса с Ираном зашли так далеко. Он злился на то, что иранский шах опередил его. Но, с другой стороны, теперь у Мядемина был прекрасный повод поссориться с Насреддином и развязать войну, на которую давно толкала его непомерно разросшаяся гордость. Хотя вилайет Хорасан и был намного больше Хорезма, но такого большого войска, как у Мядемина, он не имел. Поэтому хивинский хан не очень-то опасался Насреддина.
— Хо-оп! Вот, значит, как!.. Ну и что вы думаете теперь делать?
— Хан-ага, у нас в народе говорят: "Пусть аллах сам решит, что делать". Видно, что бог пошлет нам, то и будет.
— Что же, аллах велит вам быть рабами Хорасана?
— Мы не пророки, хан-ага, чтобы говорить за него. Но раз аллах поставил нас в такое положение, наверное, мы и должны подчиниться Хорасану.
Мядемин отставил кальян в сторону и пошел на последний приступ.
— Мухамедэмин пришел сюда, чтобы не спорить с вами. Мы пришли для того, чтобы породниться.
Сейитмухамед склонил голову:
— Туркмены тоже очень любят родниться, хан-ага. Мы были бы очень счастливы иметь такого большого родственника, как Хива.
— Братья, не сосавшие молоко одной матери, становятся родными, когда помогают друг другу. Знаешь ли ты это, ишан?
К Сейитмухамеду впервые за много лет обратились на "ты", но он сделал вид, что не обратил на это внимания.
— Знаю, хан-ага.
— А если знаете, текинцы, тогда не надо стараться удержать два арбуза в одной руке, надо разорвать с Насреддином, потому что для текинцев не может быть ближе родственника, чем Хива.
— Хан-ага, но не выйдет ли как раз наоборот — за двумя зайцами погонимся и ни одного не поймаем?
— Нет, не получится, потому что обоих зайцев вам заменит Хива. Прямо тебе говорю, Каушут-хан! Кроме добра, мы вам ничего не желаем. Поэтому и вы должны выполнить наше условие.
— Какое же?
— То, о котором мы говорили.
— Чтобы текинцы перебрались в Мары?
— Вот именно.
— Хан-ага, это ваше условие Серахс выполнить не может.
Мядемин ничего не ответил и продолжал смотреть на Каушута.
— Хан-ага, мы уже с вами говорили об этом, теперь я посоветовался со старейшинами, и они сказали то же. Вы знаете, наверное, почему туркмены живут разрозненно. Может быть, сам аллах, желая избавить нас от охотников на наши земли, поселил нас в таких трудных местах. Об этом нам ничего не известно. Мы знаем только то, что жить нам приходится врозь, хотя мы и рады были бы жить вместе со своими родственниками-сарыками или родственниками-ахальцами. Но мы не можем перейти к ним: аллах дал каждому племени воды и земли ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Конечно, так нам труднее помогать друг другу, но и зла, слава богу, мы тоже не делаем.
— Можешь дальше не говорить, мне все ясно. Толку в вашем славословии никакого нет. И вам все равно придется перебраться в Мары, хан.
— Я уже ответил, что Серахс на это не согласен.
— Это ваше последнее слово?
— Туркмены отвечают за каждое свое слово, хан-ага.