— Ну что ж, тогда вам придется ответить и за эти, но уже не в разговорах, а на поле боя.
— Ай, хан-ага! Если другого выхода нет, то каждого коня вынесут свои копыта!
На этом разговор закончился. На обратном пути Каушут и Сейитмухамед-ишан не могли никак успокоиться и забыть подробности этой словесной перипетии с Мяде-мином.
— Да, отец ишан, — сказал Каушут по дороге, — когда ешь виноград, обязательно остаются косточки.
— Как бы эти косточки не обошлись нам слишком дорого!
— Вы знаете, отец, говорят и по-другому: если держишь щит, то сабля ударяется о щит, а если его нет, сабля сносит голову. Голыми руками они нас не возьмут. Еще посмотрим, чьи щиты крепче!..
Теперь уже не было никаких сомнений, что войны с Хивой не избежать. Собственно, и оснований-то не было никаких думать по-другому. Из самого приглашения Каушут-хана на переговоры, из того, как вел себя на них Мядемин, напрашивался только один вывод: он не просто ревнует туркмен к Ирану, а жаждет крови. Когда появляется такая жажда, тут уж ничто не поможет, как ни старайся.
Для Каушут-хана оставался только один выход: встретить врага с гордо поднятой головой, показать ему свою силу и отвагу. А сделать это можно только в открытом бою.
Каушут-хан прежде всего решил привести в порядок стены старой Серахской крепости, хотя для обороны эта крепость уже не могла иметь особого значения. Однако же, если в самых уязвимых местах поднять стены, а ворота закрыть щитами и колючей дерезой, все-таки будет лучше, чем оставаться просто в открытом поле. К началу сражения народ должен будет собраться в крепости. Каушут-хан разослал по аулам гонцов, чтобы собрать в Серахсе всех мужчин от пятнадцати до пятидесяти лет в среду, до восхода солнца. Ввиду особой важности предстоящего дела Каушут предупредил о строгом наказании, которому будут подвергнуты все, кто захочет уклониться от выполнения приказа. Хотя год считался теплым, утро назначенного дня было неслыханно холодным. Старики говорили, что зима припрятала один из своих дней и теперь, в разгар весны, выпустила его на свет.
Каушут-хан не смог в эту ночь уснуть до самого рассвета. Он вышел рано, еще до утреннего намаза. Будучи уже в крепости, услышал голос Сейитмухамеда, только что начавшего читать утреннюю молитву "Алла-хи ак-бер". Еще звучали над крепостью слова азана[87], еще Каушут не окончил осмотр крепостных стен, а люди, кто верхом на лошади, кто на ишаке, кто пешком, уже начали стекаться со всех сторон к назначенному месту. Текинцы хорошо понимали, что опасность нависла над каждым из них, поэтому без особых уговоров, с усердием приступили к работе еще до восхода солнца. Когда оно взошло и загорелось на безоблачном небе, можно было подумать, если не смотреть на голую, еще покрытую коркой землю, что начинался жаркий день лета. На самом же деле была весна, и промозглый северный ветер заставлял людей ежиться от холода.
С северной стороны подъехал на тощей кобыленке юноша, быстро соскочил на землю, нашел своих аульчан и взялся за работу. Каушут-хан заметил опоздавшего и велел позвать его.
— А ну, пусть подойдет ко мне этот лентяй!
Вид у хана был грозный, голос его выражал гнев. Юноша воткнул лопату в землю и робко подошел к хану.
— Саламалейкум, хан-ага!
— Валейкум, — нехотя ответил хан Каушут, и было ясно, что ничего хорошего ждать от него в эту минуту нельзя. — Кто тебе позволил опаздывать?
Юноша опустил голову.
— Хан-ага, я тысячу раз виноват перед тобой. Искуплю свою вину работой.
— Разве до тебя не дошел приказ хана?
— Дошел, хан-ага.
— Значит, ты лучше всех тех, кто начал работу до восхода солнца?
— Не лучше, хан-ага. Так получилось, я тысячу раз виноват, хан-ага.
— А раз виноват, придется наказать тебя за нарушение нашего приказа.
— Хан-ага, солнце только что поднялось, я успею…
— Ты опаздываешь, ты нарушаешь приказ хана и еще огрызаешься? Снимай свой дон!
Юноша поколебался немного, но тут же понял, что хан разгневался не на шутку. Он стал снимать свой халат, но делал это с насилием над собой, без охоты. Нет, он не боялся холода, он стыдился, что люди увидят грубые заплаты и прорехи на его нищенской рубашке. Каушут-хан подошел к провинившемуся, вырвал дон и отшвырнул его в сторону.
Юноша, не попадая зуб на зуб от холода, спросил с дрожью в голосе:
— Долго мне так стоять, хан-ага?
— До тех пор, пока не сможешь в следующий раз нарушать приказ хана. Я сам скажу, когда одеваться.
Когда Каушут-хан проходил мимо людей, кто-то бросил ему вслед:
— Хан, вместо того чтобы привязывать на холоде парня, заставь лучше его попотеть с лопатой.