— Ты прав, стоит ли расстраиваться из-за черепка — Келхан Кепеле поднял полный бурдюк и вынес его на берег.
Подошли девушки с кувшинами за спиной. Среди них была и Каркара.
— Что, Келхан-ага, разбили кувшин? — спросила одна из девушек вместо приветствия.
Келхан, волочивший к верблюду бурдюк, ответил:
— Если кувшин разбился, значит, он хочет стать новым. — Потом расправил спину, пожаловался на боль в пояснице и прибавил: — Приходит срок, и человек умирает, дорогая.
— Что, Каушут-хан и вас заставил воду носить? — спросил Курбан у девушек.
Каркара на людях все еще стеснялась Курбана, но тут подняла на него глаза и ответила за всех:
— Нет, Курбан, Каушут-ага не посылал нас, но дело такое, что и мы не можем сидеть дома сложа руки.
— Даст бог, и ваша помощь сгодится нам, — сказал Келхан Кепеле. — Если Мядемин пришел посмотреть на слезы наших детей, мы сами заставим его плакать. Даст бог, свернем ему шею.
— Мядемин воевать пришел, Келхан-ага?
— Нет, сестренки, он пришел мира просить, — пошутил Курбан. — Просто он давно не виделся с Келханом-ага, прибыл поздороваться.
Келхан прислонил бурдюк к верблюду, которого Курбан усадил на песок, подул на захолодевшие пальцы.
— Конечно, — сказал он, — не со мной повидаться пришел Мядемин и не с миром пришел, зачем бы тогда Каушут-хан велел в один день притащить тысячу бурдюков воды.
На запад одна за другой проходили отары овец.
Келхан Кепеле слушал блеяние овец, гортанные крики чабанов, смотрел на легкую пыль, поднимавшуюся над отарами.
Каркара спросила:
— Келхан-ага, куда их гонят?
— Скот перегоняют в Каррыбент.
— Зачем, Келхан-ага?
— Если не перегнать овец, от них останутся рожки да ножки, когда придет Мядемин.
— А далеко этот Каррыбент?
— Каррыбент — это Теджен.
Услыхав про Теджен, Каркара вспомнила отца, погрустнела.
— Если хорошо пойдут, завтра будут на месте, — проговорил Келхан Кепеле.
Вдоль речного берега торопливой рысцой ехал всадник. Келхан узнал в нем Сахит-хана.
— Далеко путь держишь, хан? — спросил он, когда всадник поравнялся.
— Каушут-хан послал к гаджарам.
Келхан Кепеле понял все без Дальнейших расспросов. Сахит-хан ехал в Иран с письмом Каушута, в котором он просил помощи от шаха, потому что Мядемин уже был на подступах к Серахсу.
— Вчера и в Ахал отправились гонцы, — сказала Каркара.
Келхан Кепеле тяжело вздохнул и начал грузить на верблюда бурдюки с водой.
— Да, — сказал он, — надо собирать своих людей в одно место.
По тропинке, ведущей от реки к крепости, ни на минуту не прекращалось движение. В крепость шли лошади, верблюды, ишаки, нагруженные бурдюками с водой, от крепости к реке спешили другие с пустыми бурдюками. Каушут-хан считал, что схватка с Мядемином может растянуться на целый месяц, и на этот срок он решил запастись водой. Еще вчера он велел гонцам, разосланным по аулам, передать приказ о сборе людей в крепости сегодня, до послеобеденного намаза. С самого утра со всех сторон стекались люди, вокруг крепости образовался еще до полудня большой лагерь. Каушут-хан, надвинув на затылок плоскую папаху, ходил по краю старой траншеи, которую углубляли прибывшие люди. Келхана Кепеле он встретил улыбкой.
— Скажи, Келхан, — спросил он, подходя к верблюду, — с двумя бурдюками воды можешь прожить месяц?
Люди повернули головы в сторону Келхана. Вид у него был довольно смешной. Несмотря на холодный день, чекмень свой Келхан перекинул через плечо, косоворотка его была расстегнута и обнажала голую грудь. Засученные до колен штаны он тоже забыл опустить.
— Ай, хан-ага, — ответил он из-под верблюжьей головы, — я и с одним бурдюком проживу месяц, могу и совсем не пить.
Из траншеи кто-то выкрикнул писклявым голосом:
— Да ты просто верблюд, Келхан! Молодец!
— А ты что, не знал, — весело отозвался Келхан, — Келхан давно уже инер!
Люди дружно рассмеялись. Сегодня им нужна была шутка, и они весело смеялись и шутили, словно ожидал их не тяжелый бой, а веселый праздник.
— Хан-ага, — окликнул Каушута из траншеи какой-то парень, — мы дошли уже до воды, можно брать ее и в траншее.
— Слава аллаху! — воскликнул хан и, опершись руками о край траншеи, спрыгнул на дно. — Дай-ка, сынок, лопату.
Каушут привычно вскапывал и отбрасывал глину, прошел шагов десять — двенадцать, оставляя за собой канавку с жидкой зеленоватой грязью, потом распрямился и воткнул лопату. Ичиг его левой ноги до самой бахромы ушел в зеленоватую жижу. Каушут удивленно огляделся вокруг. Ребята молча последовали его примеру, дружно взялись за лопаты. И работа вскоре была закончена.