Город был большой и великолепный. В нем наблюдалось больше порядка, чем во многих известных Кропу городах, и улицы, по которым ехала телега, поражали своей шириной. Кучи снега таяли на обочинах, по канавам бежали ручьи. Между высокими домами понемногу собирался туман.
Горожанка стала ерзать у Кропа на груди, и он спустил ее вниз. Следуя за возом на запад, а потом на юг, он испытывал убеждение, что приближается к своему хозяину. Как Мэнни Дун: тот всегда знал, в каком месте могут быть алмазы, а в каком нет. Кроп спрашивал его, откуда он это знает, но Мэнни только постукивал себя по носу и говорил, что нутром чует. Вот так и Кроп чуял Баралиса: нутром.
Возница, по всему видать, направлялся к высокой каменной громаде, нависающей над южной частью города. Вот она, стало быть, какая, эта крепость. На ее стенах горели факелы и трубили рога. На улицах становилось все больше народу, и все они, похоже, шли в ту же сторону, что и Кроп. Смотри не сморозь какую-нибудь глупость, нашептывал ему злобный голос. Кроп нагнул голову и сгорбил плечи, всем сердцем желая того, в чем жизнь ему всегда отказывала: затеряться в толпе.
Хозяин был близко, совсем близко — закрывая глаза, Кроп мог видеть его. Хозяин был заперт в темном месте... и страдал. Кропу невыносимо было думать о его страданиях.
— Дорогу! Пропустите на конюшенный двор! — Возница, став на передке во весь рост, щелкнул кнутом. Он подъехал к воротам крепости, но не мог пробиться из-за зевак, толпящихся перед опущенной решеткой.
Часовой на стене прокричал что-то, и шестеро вооруженных до зубов красных плащей, выйдя из караульни, принялись разгонять толпу.
Приди ко мне.
Кроп понял, что должен попасть в эту крепость. Пока все прочие отступали, он шел вперед. Потом ухватился за веревку и влез на доску в задке телеги.
Воз проехал несколько шагов и остановился. Затопали сапоги, и кто-то крикнул: «Проверьте сено». Впереди захрустело — это красные плащи протыкали воз чем-то острым. Кроп сидел очень тихо, но знал, что его вот-вот заметят.
Копье прошло рядом с его коленом, и Горожанка зарычала.
— Эй, возница! — крикнул стражник. — Этот человек с тобой?
— Нету со мной никого, — ответил возница, и копье кольнуло Кропа в затылок.
— А ну слезай. Заодно можешь сказать, что за дело у тебя в крепости.
Так и знал, что ты все запорешь. Кроп, подняв руки, медленно повернулся лицом к красному плащу. Уши у него горели, и он не мог придумать, что бы такое сказать.
К стражнику подошли еще двое, тоже с копьями. Кроп спрыгнул на землю. Зеваки притихли, предчувствуя забаву. Возница оглядывался назад.
— В тюрьме ночевать хочешь? — спросил первый стражник.
Кроп потряс головой.
— Он пришел попытать счастья с невестой! — подал голос кто-то в толпе, и все дружно зареготали.
— А что ж, он с виду не хуже Ножа будет! — крикнул женский голос.
У Кропа покраснела шея.
— Ну, хватит! — гаркнул красный плащ — и, обращаясь к Кропу: — Говори, чего тебе надо?
— Свадьба. Хотел поглядеть.
— Тут ты малость опоздал. Свадьба была утром, а теперь они пируют.
В крепости громко затрубили рога. Кроп вместе со всеми прочими поднял глаза и увидел на стене разнаряженных герольдов. На четырехугольной, самой ближней от ворот башне плясали свет и тени от факелов. На середине ее высоты был балкон, убранный шелковым стягом с изображением устрашающей красной птицы на серебряном поле. Двое герольдов, выйдя туда, протрубили в фанфары и расступились. Миг спустя на балконе появились мужчина и женщина, при виде которых зеваки принялись вопить и топать ногами.
Платье женщины из жесткого красного шелка сверкало от бриллиантов — Кроп даже издали видел, что они настоящие. Бледная и черноволосая, она ни разу не улыбнулась. Мужчина рядом с ней казался громадным, и когда он взял ее за руку, Кропу на его месте представился волк, пожирающий цыпленка. У него недоставало одного глаза, и он ничем не прикрывал своего изъяна.
Пара явно чувствовала себя неловко, стоя вот так на виду у толпы. Потом на балкон вышел еще один человек — и у Кропа перехватило дыхание.
Это был тот самый, бледноглазый, забравший его хозяина. Восемнадцать лет прошло, но Кроп узнал его с той же уверенностью, как если бы видел его каждый день. Похититель хозяина. Враг. Человек, бросивший Кропа умирать в горах.
При виде бледноглазого толпа сызнова подняла крик. Он был одет скромно, но богато в мягкую замшу серых и темно-красных тонов, с золотым окаймлением. В руках он держал парчовый мешочек, чей вес, явно немалый, вызывал в толпе бурное ликование. Бледноглазый улыбался, не показывая, однако, зубов. Он обвел взглядом толпу, и Кроп почти бессознательно отступил в тень от воза. Бледноглазый, заметив это перемещение, взглянул в его сторону и отвернулся.
Замешкавшись на мгновение, он поцеловал невесту в губы, и парчовый мешочек перешел к ней. Теперь, когда муж больше не держал ее за руку, она как будто стала не такой бледной. Развязав мешочек, она запустила туда руку, и толпа затянула нараспев:
— Не скупись, молодая, брось нам зернышек!
Она кинула в толпу пригоршню золота. По плечам Кропа застучало что-то наподобие града, и под ноги ему упал крошечный слиток в виде пшеничного зерна. Толпа хлынула вперед, красные плащи закричали, и Кропа стали толкать со всех сторон.
Когда он снова посмотрел вверх, бледноглазый уже ушел. Молодая бросила вниз еще горсть золотого зерна и удалилась в башню вместе со своим мужем.
Кроп постоял еще немного, глядя на покинутое бледноглазым место. Красный плащ, который его допрашивал, махнул копьем: убирайся, мол, прочь. Теперь, когда началась свалка из-за золота, ему стало не до Кропа. Кроп свистнул Горожанку и очень волновался, пока она не прибежала. Снова спрятав ее за пазуху на всякий случай, он пригнул голову и начал осторожно пробираться через толпу.
Приди ко мне, велел хозяин, и теперь Кропу оставалось только придумать, как это сделать.
27
РОВ
Трупик ребенка положили на доску, и женщины обмыли его водкой. Мать стояла поодаль — молоко пропитало сорочку у нее на груди. Какой-то Увечный, ежась под клубящимся снегом, смазывал вороток, приделанный к краю скалы.
Райф, стоя радом с Адди Ганом, смотрел на Траггиса Крота. Атаман, отогнав женщин легким движением руки, опустился около доски на колени. Младенцу уже удалили глаза и зашили веки черной нитью. Атаман провел пальцами по золотистому пушку у него на головке и взял колпачок. Траггис был мрачен. Райф видел сбоку, как врезалась ему в висок кожаная тесемка, удерживающая на месте деревянный нос.
В шерстяной колпачок были вшиты стеклянные бусинки, продырявленные монеты и сухие стебельки цветков-недотрог. Когда атаман надвинул его на голову ребенка, все крутом притихли. Траггис кивнул человеку у ворота, и женщины подняли вой. У Райфа волосы поднялись дыбом. Он никогда бы не поверил, что люди способны издавать такие звуки: могло показаться, будто ветер продувает их насквозь и выходит из их разверстых ртов.
Увечный по знаку Траггиса начал крутить вороток, опуская доску с мертвым младенцем в Ров.
Мать стояла не шевелясь. Она была уже немолода, и Адди шепнул, что этот ребенок скорее всего у нее последний. Какой-то мальчуган подал Траггису зажженный факел. Этим утром ветер принес в Ров белые снеговые облака. Снежинки плясали в идущих из пропасти воздушных потоках и шипели, попадая в пламя.
— Бедняга, — промолвил, склонив голову, Адди. — От рождения увечный, не жилец на этом свете.
Траггис поднес факел к веревке, на которой держалась доска. Желтый огонь охватил ее, пожирая тугие волокна одно за другим. Увечный продолжал крутить ворот, и горящий кусок веревки скрылся из глаз. Причитания женщин стали еще страшнее, и наконец ослабшая веревка скакнула вверх.