Саруман смотрел на Каграта, едва заметно усмехаясь. Невежество орка его уже даже не забавляло.
— Да что-то вроде того. Видишь ли, Каграт… если гной из раны недужного капнуть себе в рану, ты вскоре заболеешь, но не так жестоко — в этаком смягченном варианте — и, хотя после выздоровления «печати мора» на тебе не останется, с тех пор хворь будет обходить тебя стороной. Это древний харадский обряд… Солнцепоклонники проходят его, дабы во времена мора без опаски утешать умирающих и провожать их в последний путь.
Кажется, это вполне сошло за объяснение: подозрительность из глаз Каграта исчезла.
— Любопытное… вливание. И что, оно на самом деле действует?
— Как ни странно, да. Метод, конечно, не для чистоплюев, но, будь на то моя воля, я бы предложил использовать его повсеместно — в случае нашествия мора это помогло бы спасти многие и многие безвинные жизни. Хворь куда легче предотвратить, нежели исцелить.
— Так, может, и нашим крысюкам еще не поздно сделать такое «вливание», э?
— Боюсь, они слишком ослаблены дурными условиями и скудной пищей, Каграт — даже легкой формы болезни им не перенести. Некоторые, конечно, выздоровеют, но большинство, я думаю, погибнет.
— А тех, недужных… еще можно поставить на ноги?
Саруман некоторое время медлил с ответом. Он знал — его слова определят судьбу несчастных вернее, чем занесенный над ними топор палача.
— Ну? — поторопил Каграт.
— В данных обстоятельствах, — сказал волшебник с нажимом, — у меня нет возможности составить достаточно действенное снадобье. А обычное лечение будет просто бессмысленным.
— Ладно. Понятно. Но ты уверен, что это гнилая лихорадка?
— Для полной уверенности надо подождать несколько часов. К вечеру станет ясно, лихорадка это или нет.
— К вечеру! — Каграт заскрипел зубами. — К вечеру мы должны быть уже в десяти милях отсюда… Даже если это и не гнилая лихорадка, возиться с хворыми нам никак не с руки. Горцы — шваль; главное, чтобы болячка на других не перекинулась… Заразу придется давить в зародыше! — Главарь, если и был не чужд колебаний, не позволил им взять верх над холодным велением разума, решительно подозвал одного из своих помощников: — Шавах!
Шавах возник, как по волшебству: кровожадно ухмыляющийся, держащий наготове свой кривой нож, роняющий слюни от предвкушения предстоящего дельца. Саруман не удивился бы, узнав, что он подслушивал за ближайшим кустом.
— Иди с Шарки, — велел Каграт. — Надо с парой крысюков разобраться, старик тебе пальчиком укажет, с какими именно… Только смотри не промахнись.
Саруману стало не по себе. Все-таки он не был уверен… он не был до конца уверен в том, что это именно гнилая лихорадка, пёс возьми! Но эта кольцевая сыпь… Если он не ошибся, то уже через несколько часов оба недужных будут валяться в горячечном бреду, а к завтрашнему утру тела их покроются отвратительными гнойными язвами, с которыми и при надлежащем-то уходе справиться трудно, а уж при отсутствии оного и вовсе остается только уповать на милость Творца. А ведь «крысюков» в овраге еще две дюжины, и вряд ли многие из них успели переболеть этой мерзкой хворью.
— Идем, — сказал он орку.
Шавах без вопросов потопал за ним: парой ударов кнута он бесцеремонно поднял указанных Саруманом испуганных горцев на ноги и таким же манером, не обращая внимания на их стоны и вопли и ничего не объясняя, препроводил куда-то за край овражка. Остальные сидели, съежившись, опустив глаза, делая вид, будто ровным счетом ничего не происходит, лишь один из пяти неохотно поёжился:
— Это… зачем? Куда это их? — У него была кряжистая, плотная фигура и шишковатая, непомерно огромная голова, под тяжестью которой шея постоянно клонилась вперед, что придавало её обладателю вид подозрительный и угрюмый, словно набыченный. Чуть приподнявшись на земле, он смотрел вслед уведенным сородичам долгим, растерянным и озадаченным взглядом.
— Руки покажи, — сказал Саруман. — Ладонями вверх.
Быкоголовый, чуть помедлив, поднял перед собой обе руки, предъявил их лекарю. Ладони у него были грязные и малость волосатые, но безо всякой сыпи.
Шарки молча повернулся и побрел обратно, в центр лагеря, к кагратову костру.
Шавах вернулся через несколько минут, принес два разомкнутых ошейника, надетые на длинную палку. По приказу главаря ошейники прокалили в костре — после получасового обжига на них не осталось ни следа огня, ни единого пятнышка сажи — они, кажется, даже не накалились. Впрочем, Саруман уже ничему не удивлялся.
— Что с горцами? — мрачно спросил Каграт. — С теми пятью, кто с этими недужными соседствовал?