— Не боясь ни наказания, ни того, что твой воспитатель может оказаться прав?
— Ну… я сделал вид, будто собираю травы… чтобы Радагаст не очень ругался, если я не успею вернуться до его возвращения. А потом я попал сюда.
У Гомбы вдруг что-то произошло; с коротким взрыком он привскочил, пинком отшвырнул корзину и принялся лихорадочно шарить и шлепать руками по полу рядом с собой, точно ловил кого-то юркого и увертливого. Раздался испуганный писк; тролль, кровожадно щерясь, выудил из темного угла огромную извивающуюся крысу, и, потрясая добычей в воздухе, торжествующе взревел, ухая, топая, подпрыгивая на месте и издавая резкие и отрывистые, похожие на чаячий крик хриплые вопли.
— А ну уймись! — тихо, сквозь зубы, приказал троллю Мёрд. Протянул руку и поднял лежавшую рядом длинную палку с пикой и крюком на конце, измазанным чем-то темным и засохшим. Гомба при виде этого орудия присмирел, прекратил прыгать, ухать и топать, с ворчанием отступил в свой угол, шмякнулся на пол и всунул крысу в пасть. Крыса, полузадушенная, была еще жива, еще протестующе пищала и дергала задними лапками; но тут же раздался отвратительный хруст, и тельце её обмякло, а по подбородку Гомбы потекла кровавая струйка. Тролль, плотоядно урча, пожирал несчастную крысу целиком, чавкая, причмокивая и хрустя костями, пальцем всунул в рот безжизненно свисавший хвост, смачно перемолол его мощными челюстями. Потом с сожалением хрюкнул, оглядел свои лапы, разочарованный тем, что лакомство так быстро закончилось — и принялся обсасывать и вылизывать измазанные кровью лопатообразные ладони.
Гэдж с трудом подавил невольную дрожь. Это несчастное слабоумное создание, радующееся чужой боли и смерти, пугало его больше любого визгуна. Назгул, по крайней мере, казался Гэджу существом, с которым при желании можно договориться… или, во всяком случае, попытаться договориться.
— Тебе нравится заниматься врачеванием? — негромко спросил дознаватель.
Это было так неожиданно, что Гэдж поднял голову.
— Ч-что?
— Ты мог бы быть лекарем. Здесь, в Крепости. Вместо Шарки. Ты ведь этого хочешь?
Гэдж молчал, все слова куда-то пропали — разом высыпались из головы, как песок из дырявого ведра. Но, кажется, его молчание было выразительнее любых слов.
— У нас не так много знающих в лекарском деле людей и орков, чтобы ими разбрасываться, — спокойно пояснил дознаватель. — Гарбра и старейшины твоего племени просили за тебя. Что ж, не вижу препятствий для того, чтобы не выполнить их просьбу. — Он повернул голову и что-то негромко сказал стражам, стоявшим у дверей. Орки на минуту вышли — и тут же вернулись снова, втолкнув в тесную каморку какого-то испуганного пленника — тощего, веснушчатого и белобрысого, возрастом едва ли чуть старше Гэджа. Он брел, едва переставляя ноги, спотыкаясь на каждом шагу и втянув голову в плечи, беспрерывно шмыгая покрасневшим носом.
— Как тебя зовут? — спросил дознаватель.
Пленник совсем скукожился под его взглядом. Голос плохо ему повиновался:
— Эр-р… Эор… Эорлим.
Мёрд услужливо подсунул дознавателю какой-то список. Тот взглянул на бумагу мельком.
— Ты, значит, из кузнечных подмастерьев?
— Д-да…
— Что ты делал возле лекарской?
Эорлим всхлипнул:
— Ни… ничего…
— Крутился там поблизости, господин, вынюхивал чего-то, — с готовностью пояснил один из орков. — Пытался спрятаться за бочкой с водой. Подозрительный тип!
«Подозрительный тип» уныло понурился. Его трясло мелкой дрожью, зубы так клацали, что слова превращались в невнятное, рывками выдавливающееся из побледневших губ бормотание:
— Я не п-прятался… я только хотел… Мне н-нужен был лекарь! Мне с-сказали, что Шарки вернулся, и я тотчас пошел… Д-думал его увидеть…
— Зачем?
— Да вот зачем! — визгливо заорал доведенный до отчаяния Эорлим и сунул под нос назгулу вспухший палец на левой руке. — Заноза у меня… нарывает! Палец мозжит, силушки никакой нет!
Дознаватель оставался невозмутим, как скала, маска его по-прежнему смотрела холодно и бесстрастно. Но Гэджу казалось, что он едва удерживается от того, чтобы не расхохотаться несчастному Эорлиму в лицо.
— Посмотри, что у него с пальцем, — велел он Гэджу.
Гэдж смотрел: кисть пленника казалась раздувшейся, как перчатка, на распухшем, принявшем нездоровый синеватый оттенок пальце зияла воспаленная ранка. Судя по посиневшему кончику фаланги и глянцевито лоснящейся, словно бы туго натянутой коже, дело пахло не просто застрявшей занозой.