— На то… была причина, — пробормотал Гэдж. Он выбрался из сундука и стоял перед Радбугом — неловкий, растрепанный, вымазанный угольной пылью, — и под взглядом собеседника чувствовал себя не просто наивным тюфяком, живущим в мире молочно-кисельных рек и розовой радуги — чистой пробы воином Анориэлем.
Радбуг прикрыл лицо ладонью. Наверное, чтобы скрыть одолевающий его нервный смех.
— Да неужели? Надо действительно быть круглым болваном, чтобы влезть в змеиное гнездо и надеяться не наступить при этом на рассерженную гадюку. Я не желаю тебе зла, парень, но и себе зла я не желаю тоже… Раз уж ты слышал наш разговор, так знай: ты у визгунов на подозрении, и схватить тебя лапой за горло они могут в любой момент. Как и использовать… по своему усмотрению. И, если это произойдёт, я не стану вмешиваться, дружище, уж не обессудь, я от плахи и от дыбы не заговорен… визгуны на нас тоже косо посматривают в последнее время. А ты сам сделал свой выбор, и твоя дальнейшая жизнь будет теперь зависеть только от тебя самого.
— Я не смогу, — тихо, одними губами сказал Гэдж. Он не пытался вдаваться в объяснения, но Радбуг как-то сразу понял, что́ именно он имеет в виду:
— Сможешь.
— Я не помню… обратную дорогу.
— Придётся вспомнить.
— По-твоему, это легко — вспомнить? И… и предать? Предать человека, который тебя вырастил и с которым ты делил кров долгие годы?
— Смотря кому… Тебе, я думаю — не легко. Сейчас.
— А потом — будет проще?
— Надеюсь. Раз уж ты сам решил так свою судьбу. — Радбуг помолчал. Взгляд его по-прежнему был устремлен на Гэджа, но глаза были темными, отрешенными, как будто он пытался заглянуть внутрь себя, разглядеть там что-то смутное, неуловимое, доселе сокрытое даже от него самого. — Ничего, это всё только поначалу сложно… А потом поваришься как следует в местном котле, обкатаешься, наберешься уму-разуму — и выучишь «волчьи законы» так, что они у тебя от зубов станут отскакивать. Первое время, может, и будет до тошноты, до зубовного скрежета с души воротить, а потом, глядишь, и привыкнешь… И предавать привыкнешь, и убивать не глядя, и слабого сапогом топтать, и перед сильным на брюхе ползать, и лежачих бить — всему жизнь научит. И когда сердце твое порастет мхом, а душа ороговеет, как черепаший панцирь, когда ты научишься жить с волками… ладно, не станем обижать волков… когда ты научишься жить с крысами по-крысиному — вот тогда и сможешь с полным правом считать, что путь твой жизненный пройден успешно, и в племени ты стал настоящим… пасюком. От меня всё это порой требует усилий, но ты… — Он искоса бросил на Гэджа быстрый, странно оценивающий взгляд и отрывисто договорил: — Тебе, я думаю, будет проще. Ты почти чистокровный…
— И что? Ты этому завидуешь, что ли? — прохрипел Гэдж; эта неожиданная мысль поразила и оглушила его, как удар пыльным мешком из-за угла. — Завидуешь тому, что я — бо́льший орк, нежели ты? Думаешь, что поэтому мне здесь «будет проще»? Проще научиться быть в крысятнике крысой и дальше «жить по-крысиному»? Но это… глупо! Это просто глупо, Радбуг! И… — он перевёл дух, — и если все, здесь происходящее, тебя так гложет… вот до тошноты прямо воротит… почему ты сам не уйдешь? Не бросишь все и не уйдешь из этого «крысятника»… туда, где нет никаких «крыс» и можно не стараться каждый день быть пасюком? Ведь тебя здесь ничто не держит!
Радбуг смотрел мрачно.
— Держит. Я слишком многим здесь повязан, чтобы уйти… Да и куда? Такую недокрысу, как я, кто-то где-то ждёт? Кроме… Навахи? — Он хрипло усмехнулся. Потом дёрнул головой — как-то резко и коротко, словно пронзенный болезненной судорогой, — быстро повернулся и вышел из комнаты.
54. На перепутье
— Здесь, в Замке, каждый должен приносить пользу, — сказал назгул. — Надеюсь, тебе об этом известно?
— Известно, — пробормотал Гэдж. Несмотря на огонь, горящий в печке, его тряс озноб, внутри него с недавнего времени как будто стыл кусок льда — острый, угловатый, больно колющий под ребра. — Я… тоже стараюсь приносить пользу, господин.
— Этого недостаточно. — Назгул — сгусток Тьмы, бесследно поглощающий свет — лениво развалился в деревянном креслице возле очага, вытянув ноги и перебросив плащ через подлокотник, и Гэдж стоял перед ним, опустив голову, избегая прямого взгляда, чувствуя себя глупым провинившимся школяром. В этом уютном резном креслице когда-то по вечерам сидел Шарки, и видеть на его месте мрачную, излучающую страх назгульскую фигуру было для Гэджа невыносимо вдвойне. — Доверие Замка нужно заслужить.