Застыла ночь.
Замерло время.
Но звуки — упрямые, неубиваемые — всё же, пусть и не сразу, вернулись.
Родился в высоких кронах робкий ветерок, тронул листву, зашелестел сухостоем; с тихим шорохом спорхнул с ветки опавший лист. Далеко, на пределе слышимости, хрипло крикнула в лесу ночная птица. Что-то шевелилось и похрустывало на земле: догорала подожженная багровыми искрами сухая трава, лопались мокрые сучья, деликатно потрескивала хвоя, дымилась, оставляя вместо себя чёрные обугленные проплешины.
Пахло гарью — какой-то особенно едкой и мерзкой, болезненно царапающей горло.
Саруман с трудом перевёл дух.
Усилием воли заставил себя опустить руку и разжать пальцы — судорожно стиснутые, сведенные судорогой, точно все ещё сжимающие невидимый меч. Рука его, от кисти до локтя, горела, будто трухлявое, охваченное огнём деревянное полено. Вот и всё, сказал он себе — всё закончилось… Впрочем, всё ли?
Еще подъезжая к полянке, Белый маг понял, что радагастов «якорек» здесь сорвался, и защитная Сеть оказалась «прорвана», приоткрылась прорехой — крохотной такой лазейкой; — но встречи с назгулом лицом к лицу все же не ожидал… и сейчас чувствовал себя выжженной и истоптанной, оставшейся после яростного сражения землёй — израненной, безжизненной, пустой, залитой кровью и присыпанной седым пеплом. Отсутствие посоха все-таки давало себя знать: короткая схватка вытянула из мага сил куда более, чем ему бы хотелось, и приходить в себя оказалось нелегко, гораздо сложнее, чем представлялось поначалу, требовалось усилие, чтобы отогнать стоявшую перед глазами дурнотную тьму и унять постыдную, дурацкую какую-то дрожь в одеревеневших руках…
Вороной конь тоже беспокойно всхрапывал, подрагивал крупом, трудно поводил боками, хотя, казалось бы, ему, взращенному в Чёрном Замке, к подобным магическим поединкам было не привыкать… Скрюченной, как клешня, ладонью Саруман погладил скакуна по шее, чтобы кое-как успокоить, потом намотал на луку поводья и неуклюже сполз с седла. Постоял, ожидая, пока всё окружающее придёт в состояние более-менее устойчивого равновесия, огляделся, заставляя себя не вздрагивать от каждого шороха, шагнул вперед, пошатываясь, держа перед собой вытянутые руки, точно слепой.
— Гэдж.
Мир плыл перед его взором.
Он склонился над мальчишкой, схватил его за запястье, пытаясь нащупать пульс, злясь на непослушные, потерявшие почти всякую чувствительность пальцы. Успел нащупать набухшую от крови повязку — тёплую и мокрую… Но тотчас откуда-то прилетел дротик — черный, орочий — воткнулся в землю у самого основания пня. За ним последовало короткое копье… Должно быть, это подоспели орки, бежавшие на некотором расстоянии следом за Хэлкаром. Они не видели того, что минуту назад здесь произошло? Или, напротив — видели слишком хорошо, и теперь надеялись взять тепленьким обессиленного противника? Ах ты ж!.. Саруман беззвучно выругался. Выпрямившись во весь рост, он смел камни и дротики, вяло сыплющиеся из мрака, воздушным щитом, потом живо отступил в тень, под защиту пня. Поднял безжизненное тело Гэджа, укрывая его плащом, оттащил в ямку меж узловатых, выперших из земли древесных корней, уложил в неглубокой земляной выемке, будто в колыбели.
— Не стрелять! — гаркнул он. Орки прятались в лесном мраке, и маг не знал, сколько их здесь, но подозревал, что не меньше пары десятков. — Первого, кто высунется из-под деревьев, развею на месте! Приказы вашего ненаглядного Визгуна сошли на нет вместе с ним, так почему бы вам тоже не убраться восвояси, пока ничто не мешает?
Лес не отвечал; смотрел настороженно, пытался осознать произошедшее, полнился шелестящим, стелющимся вокруг лощины неуверенным шёпотом. Наконец негромкий хрипловатый голос сказал:
— Шарки. Давно не виделись, старый хрыч… Что же ты свалил из Замка, не попрощавшись и не пожелав мне ни здоровья, ни долгих лет жизни?
Саруман настороженно вглядывался в обступающий мрак.
— Каграт, казарменная скотина… Отведи своих разбойников в лес, если не хочешь неприятностей. Дальше вам хода нет… и не будет.
Но орк выполнять настоятельную просьбу не торопился:
— Ты под прицелом десятка стрел, Шарки. Я дам приказ — и тебя утыкают ими, как подушечку для иголок.
Саруман даже не усмехнулся:
— Ну, утыкают — и что дальше? Вступать со мной в бой тебе резона нет, живьем тебе меня не взять… а труп тебе мой ни к чему, иначе ты бы сейчас со мной турусы не разводил.
— Мальчишка… жив?
— Жив или нет — он останется со мной.