Он еще долго вздыхал и гудел под нос, глядя на орка отрешенно и рассеянно, покачивая головой — все медленнее и медленнее, пока не замер в совершенной неподвижности, как то и подобает чинному вековому древу; лишь его длинные, похожие на сучки пальцы беспрерывно шевелились, сплетаясь и расплетаясь самым немыслимым образом, находясь в беспрерывном движении — видимо, решил Гэдж, это помогало лесовику думать. Орк молчал, понимая, что о нем все давно позабыли, и Гэндальф молчал тоже — ждал продолжения? — и Гэдж уже решил, что этим дело и закончится, но тут Фангорн наконец очнулся от раздумий и вновь заговорил с магом на странном певучем языке, состоящем, казалось, из одних гласных. Гэдж, который знал немного по-рохански и по-эльфийски, как ни прислушивался, так и не смог разобрать ни единого слова… да, собственно говоря, не очень-то этого и желал.
Он вернулся к костру, вскипятил воду и заварил в кружке сушеные листья малины, а Фангорн и Гэндальф все о чем-то говорили и говорили, толковали и толковали, Фангорн что-то неторопливо дудел и дудел волшебнику; плавная их беседа лилась и лилась, струилась и струилась, гладкая, неспешная и неиссякаемая, как Андуин; Гэдж с трудом стряхивал с себя наползающую дремоту. Вода в котелке остыла; орк подогрел её один раз, потом — другой, затем еще и еще… Подбросил хвороста в костер, вытряхнул песок из сапог, просушил обмотки, смазал мазью синяк на колене, нашел костяной гребень и расчесал им колтун в волосах, безжалостно выдирая с корнем жесткие неподдающиеся пряди… Вновь подогрел воду…
Долгий летний день подходил к концу. Полуденная жара отступила и сменилась живительной вечерней прохладой, и под деревьями уже натекла мутная сумеречная тень, когда замшелый лесовик счел нужным наконец закруглить свой изрядно затянувшийся монолог и, раскланявшись с Гэндальфом, исчез в лесной чаще. Волшебник, утирая рукавом потное лицо, молча подошел к костру, бросил посох, в изнеможении повалился на траву и взял из рук орка протянутую ему деревянную кружку.
— Ну и? О чем он тебе говорил? — спросил Гэдж. Не то чтобы ему в самом деле хотелось это знать, просто он надеялся хоть как-то сбросить овладевшее им невыносимое сонное оцепенение.
Гэндальф, держа кружку обеими руками, жадно глотал терпкий и ароматный малиновый отвар.
— Фангорн-то? О многом, Гэдж… Он, бедняга, изрядно спешил, знал, что мне сейчас недосуг. Когда-нибудь я приду сюда снова, и уж тогда мы с ним всласть потолкуем… А это что такое? — вдруг спросил он, наткнувшись взглядом на клочок бумаги, застрявший в траве. Орк оглянулся — и похолодел: наверно, это была страница его злосчастного опуса, выпавшая из пачки в тот момент, когда его, Гэджа, застигло врасплох появление Фангорна. А он, болван, этого даже и не заметил!
— Это… мое, — прохрипел он, поспешно протягивая руку к своему сокровищу — и радуясь тому, что к этому моменту сумерки уже сгустились достаточно плотно: под взглядом Гэндальфа у него почему-то начали гореть уши. — Так значит, Фангорн — самый настоящий энт, правда? — быстро спросил он, отчаянно стремясь перевести разговор на другую, более безопасную стезю. — Я раньше думал, что «пастыри деревьев» существуют только в сказках.
Волшебник пожал плечами.
— Что ж, дружище, в каждой сказке есть только доля сказки.
Гэдж хмыкнул.
— А Фангорн такой… не очень-то торопливый. Недаром в Рохане про тугодумов говорят «мозги деревянные, как у энта».
Гэндальф долил себе в чашку остатки кипятка из котелка. Рассеянным жестом отогнал комара, в охотничьем возбуждении нарезающего круги над головой волшебника.
— Ты когда-нибудь видел, чтобы дерево торопилось, эм? — спокойно спросил он. — «Древесный» век куда длиннее человеческого, так что отсчет времени у энтов свой, и «торопиться» им, в общем-то, особо и некуда. Хотя, знаешь ли, это действительно достаточно трудное и долгое дело — суметь выслушать энта до конца.
— Я заметил, — с усмешкой сказал Гэдж. — А эти… «хьорны» какое отношение имеют к энтам? Ты говорил, они — переродившиеся…
Волшебник вздохнул.