— Вернуться к чему? — спросил орк мрачно.
— К костру, — спокойно отозвался волшебник.
* * *
Костер на дне лощины почти прогорел.
Лишь кое-где на тлеющих красноватых углях виднелись скрюченные, обгоревшие клочки бумаги; налетевший ветерок подхватил их, закружил в воздухе, развеял по лесу невесомый седой пепел. Гэдж старался на них не смотреть, на эти жалкие кремированные останки воина Анориэля и иже с ним; горло его вновь болезненно сжалось, ощущение непоправимой утраты внезапно стало таким сильным и невыносимым, что впору было начать отчаянно рыдать и рвать на себе волосы.
Но он сдержался. Привел свои недостойные чувства к повиновению. Крепко сжал губы. И лицо его стало холодным и неподвижным, каким и должно быть у истинного мужчины — спокойной, невозмутимой и бесстрастной каменной маской… по крайней мере, он изо всех сил на это надеялся.
Гэндальф бросил на краснеющие угли охапку сухого валежника, коснулся её кончиком посоха, негромко произнес: «Наур!» — и огонь в очаге вновь весело вспыхнул, затрещал бойко, радостно и приветливо. Волшебник опустился на землю возле костра, пошарил в своей котомке, достал неизменную вересковую трубку и кожаный кисет. Рассеянно покрутил их в руках, как будто забыв, зачем они ему вдруг понадобились.
— Это Саруман тебе сказал? — прочищая чашу трубки обернутым в платок грязноватым пальцем, спросил он у Гэджа.
— Что сказал?
— Что у тебя… нет дара?
— Нет, он мне ничего не говорил, — пробурчал Гэдж. — Почему ты спрашиваешь?
— Просто так. Нельзя спрашивать? — Волшебник неторопливо развязал кисет, насыпал в трубку щепотку табачных листьев, мягко и аккуратно её примял. — Ты, я вижу, о своем учителе совсем не вспоминаешь в последнее время.
Гэдж стиснул зубы. Его «бесстрастная каменная маска» как-то жалко и неожиданно поплыла с лица, и отчаянным усилием воли он поспешил водрузить её обратно.
— А чего мне о нем вспоминать? Он там, в Гондоре, тоже не сильно-то обо мне тоскует.
— Ты по-прежнему на него зол…
— Это вопрос?
Гэндальф покачал головой. Он наконец набил трубку и, запалив от костра сухой прутик, принялся сноровисто её раскуривать. Гэдж сидел, опустив голову, не глядя на мага, и палочкой чертил на земле перед собой какие-то фигуры, знаки, рисунки, возводил целый частокол изогнутых, параллельных, ломаных линий. Он, конечно, кривил душой: увы, Саруман по-прежнему занимал в его мыслях куда большее место, чем ему этого хотелось бы.
— Мне вот что интересно, — едва слышно пробормотал он, — догадался он все-таки, от чего умер этот бедолага Бран, или нет? Он говорил, неудача была связана с составом крови… кровь Эстора по каким-то причинам оказалась не подходящей для Брана, но по каким — непонятно…
— А ты бы хотел это узнать, Гэдж?
— Конечно, хотел бы, что за вопрос… Странное дело: Эстор и Бран были друзьями… а вот кровь их почему-то оказалась того, ну… недружественной.
— А может, они поссорились накануне, м-м? — небрежно заметил волшебник. — Или кровь роханца Эстора попросту не пожелала течь в жилах дунлединга Брана? Рохан и Дунланд, знаешь ли, испокон веков не слишком друг друга жаловали…
Гэдж быстро поднял голову. Тон Гэндальфа был совершенно серьёзен — но на губах мага вновь мерцала эта неуловимая, как блуждающий огонек, хитровато-насмешливая улыбка. Орк немедленно вскипел:
— Что за… дурацкие измышления? Опять потешаешься, господин Гэндальф, да? По-твоему, это тоже «забавно»?
— Ну-ну, охолони, друг мой! — Гэндальф непринужденно попыхивал трубкой. — Честное слово, не нужно воспринимать все так… преувеличенно и болезненно. В мире, знаешь ли, на самом деле очень много забавного.
— Угу. Стоит хотя бы на тебя посмотреть, — проворчал Гэдж. Он был сердит на волшебника и хотел вывести его из себя: лукавое добродушие и непробиваемая невозмутимость мага действовали на него распаляюще, ровно красная тряпка на быка.
— По-твоему, ты меня уел? — посмеиваясь, заметил Гэндальф. — Вот уж нет! Я, наверно, только порадуюсь, если мне лишний раз удастся заставить тебя улыбнуться.
— Тебе так нравится быть шутом?
— Мудрый правитель к словам шута прислушается скорее, нежели к словам иного вельможи.
— Завидное знание придворной жизни! Тебе, выходит, частенько приходилось шутовством пробавляться?