— Если и не поможет, — спокойно сказал Саруман, — то, по крайней мере, и не навредит. Милое дитя, это обыкновенный гусиный жир, перетопленный с несколькими каплями вытяжки из листьев мяты… Не стоит, право, покупать на деревенских ярмарках чудодейственные эликсиры «от всех болезней». Лучше сделайте кое-что действительно сто́ящее прямо сейчас — отдайте первому встречному псу ту вяленую селедку, которой вы набрали себе в дорогу полную сумку. Поверьте, хуже вам уж в любом случае не будет. — Он видел, что собеседница до сих пор не слишком-то склонна верить в предложенный им — чересчур, на её взгляд, незатейливый — метод лечения, и не сумел удержаться от невесёлой усмешки. Добавил небрежно: — Впрочем, если хотите, можете все-таки дождаться возвращения Сарумана, хотя я не думаю, что он скажет вам больше того, что сказал сейчас я. А постоялый двор в Изенгарде не из дешёвых…
Откуда-то из недр хозяйственных помещений донеслись голоса и торопливые шаги — видимо, служанке удалось наконец отыскать неуловимого трактирщика. Волшебник оглянулся. Девушка, вновь забившись в угол и закутавшись в шаль, озадаченно смотрела на него. Наверно, мутные советы какого-то случайно встреченного в трактире сомнительного субъекта не внушали ей особенного доверия, и её решимость добраться до Изенгарда и выслушать весомое мнение Белого мага по-прежнему не ослабла ни на йоту.
— Спасибо, сударь. Я, конечно, постараюсь сделать так, как вы сказали, не есть рыбу, и все такое, но… Скажите, — помедлив секунду, она обеспокоенно наморщила лоб, — а это правда, что о нем говорят?
— О ком?
— О Сарумане. Что он… немного того? В общем, сумасшедший.
— Говорят, что кур доят, — сердито, себе в нос, буркнул волшебник. — Вам не приходило в голову, милая барышня, что подобные сплетни обычно распространяют завистники, бездари и вздорные болтуны?
— Не знаю, я как-то никогда об этом не задумывалась… А правда, что у него в башне живет ручной орк?
— Ручной? Да, да, правда… Совершенно ручной и домашний, вы даже сможете его погладить, если, конечно, старик вам разрешит. Кстати, вам не говорили, что старый хрыч — людоед, и при случае обожает полакомиться паштетом из наивных молодых дев?.. — Саруман поднялся и, выйдя из-за стола, коротко кивнул девушке на прощание. — Ну-с, удачи вам во всех начинаниях, дитя, мне пора.
Он шагнул навстречу трактирщику, вышедшему из неприметной дверцы в дальнем углу помещения. Рябой Вихельм был важен, необъятен и представителен; он шествовал через залу, радушно улыбаясь, неся перед собой внушительное пузо, обтянутое холщовой рубахой, бережно и аккуратно, как бочонок с дорогим вином. Дружески протянул Саруману руку.
— Ну-с, приветствую, господин чародей, с добрым утречком! Что это тебя занесло в нашу дыру в этакую рань, м-м?
— Да уж не на твои оспины любоваться, старый толстяк, — небрежно откликнулся Белый маг. — Дело у меня к тебе, Вихельм, разговор есть.
— Ну, коли дело да разговор, пойдем ко мне в камору, потолкуем, заодно завтраком угощу. — Он посторонился, пропуская волшебника вперед себя к лестнице, ведущей на второй этаж. Кивнул семенившей следом служанке: — Ну-ка, Кайла, быстренько сбегай на кухню да собери нам на стол, что Эру послал. Давай, давай, шевелись.
Кайла торопливо подалась в сторону кухни. Девушка, по-прежнему сидевшая у окна, проводила ушедших взглядом, полным изумления, смятения и замешательства.
«Господин чародей»… Она, казалось, не верила своим ушам; медленно поднялась, держась за край стола. Бесшумно, как тень, явила себя из темного угла, порывисто шагнула навстречу служанке и в волнении схватила её за рукав.
— Кайла, стой, подожди! Скажи, кто… кто это был? Этот? Старик в сером плаще?
Кайла остановилась, оглянулась на неё с досадой и недоумением. Усмехнулась уголком рта.
— Старик-то? Саруман, чародей из Изенгарда. Его тут каждая собака знает. А ты, значит, не признала, милая, а? Видно, что не местная.
Девушка неслышно охнула. Промолчала. Бессильно выпустила служанкин рукав. Осталась стоять, по-прежнему глядя вслед ушедшим — растерянная, испуганная, потрясенная, закутанная в долгополое серое платье и спрятанная под глухую полотняную шаль. Широкий плат из некрашенного холста по-прежнему закрывал её лицо почти полностью, от шеи до самых глаз — и, наверно, сейчас девушка была рада этому, как никогда.