— Вы — лекарь, господин Эорейд? — спросил Гнус; всеми позабытый, он мрачно набычился за столом среди помаргивающих свечей и пустых тарелок.
Саруман небрежно отозвался:
— Да… в некотором роде. Я немного занимался врачевательством — перед тем, как удариться в торговлю.
— Ах вот оно как… Ну, по такому случаю нам сам Творец велел выпить чего-нибудь позабористее кислого яблочного сока, как вы полагаете, а? Алашка! Принеси-ка вина… самого лучшего, поняла? Из бочонка, помеченного белым крестом.
Аласса вздрогнула, спускаясь с небес на землю, поспешно поставила дочь на ноги, встала, отряхивая передник, и поспешила к двери — но, не дойдя до порога пары шагов, остановилась и обернулась. «Из бочонка, помеченного белым крестом?» — казалось, спрашивал её недоуменный взгляд.
— Живее! — рыкнул Гнус. — И забери с собой свое немытое отродье! А что, девчонка того… заразная, а? — спросил он у Сарумана, когда за служанкой и её дочерью закрылась дверь кладовой.
— Да, — сухо ответил волшебник.
Гнус с досадой цыкнул зубом.
— Вот и сделай доброе дело, приюти бездомных… А ведь я давно подозревал, что с девчонкой что-то не в порядке, то-то она скулит и ноет целыми днями. Вшивая сучонка!
— Отчего же вы сразу не отвели её к лекарю… почтенный?
— Лекарь, поди, за красивые глаза лечить не станет… А что? Эта соплячка и помереть может?
— Может — если клубок червей попадет в легкие или закупорит кишечник. Судя по кашлю и воспалению глаз, девочка нашпигована личинками с головы до пят. Я уже не говорю о её малокровии, неухоженности, общем истощении и прочих радостях жизни в вашем гостеприимном доме…
Волшебник умолк — вернулась Аласса с большим расписным кувшином в руках. Он был тяжел — и служанка двигалась как-то неуверенно, медленно, семенящими шагами, точно пуще смерти страшилась причинить доверенному ей сокровищу ущерб и членовредительство. Но, видимо, это излишнее старание не ударить лицом в грязь её и подвело… Не дойдя пары шагов до стола, она вдруг споткнулась — буквально на ровном месте, на какой-то едва заметно выступающей половице — и увесистый кувшин выскользнул у неё из рук: с глухим дребезгом он грянул на пол, раскололся, разлетелся по комнате фонтаном причудливых расписных осколков… Горницу наполнил густой и тяжелый, сладковато-хмельной винный аромат.
На какое-то мгновение воцарилась тишина — скорбная минута молчания по безвременно почившей глиняной посудине.
— Ах т-ты… — прохрипел Гнус.
Алашка испуганно сжалась. Гнус медленно поднялся из-за стола — воздвигся тяжело и неумолимо, как карающий судия, облеченный властью казнить и миловать. Его серое землистое лицо налилось кровью.
— Ах ты… т-ты… подлая неуклюжая дрянь! — Он захлебывался от ярости. Гнев его был явно не напускным, он весь затрясся от бешенства, в запале позабыв обо всем на свете, даже о присутствии гостя: его грубая, необузданная натура в мгновение ока вылезла наружу из-под маски напускной любезности, будто лютый медведь из берлоги. — Ах ты… тощая грязная сука! Эт-то… что такое, а? Это что такое, я спрашиваю?! — Он смотрел на растекшееся по полу вино так, словно оно было не жалким травяным пойлом — а по меньшей мере бесценным, ничем не заменимым нектаром богов. — Неблагодарная тварь! Зараза! Ты… нарочно это сделала, а? Меня не обманешь! Нарочно! Дрянь, дрянь! Так-то ты обходишься с хозяйским добром?! С добром человека, который из чистого милосердия и благородства взял в свой дом тебя и твоего грязного вонючего крысеныша! — Вне себя от гнева он отвесил провинившейся служанке пощечину — сильно, наотмашь, — и с му́кой в глазах Аласса отлетела к стене, повалилась боком на скамью… Саруман успел перехватить занесенную для удара руку Гнуса прежде, чем она опустилась на несчастную женщину во второй раз.
— Довольно! Пощадите последние остатки моего терпения, господин Гнус!
Гнус, багровый от злобы и унижения, отшатнулся, что-то невнятно пробормотал; краска медленно, как-то по частям, словно искрошившаяся известка, сползала с его лица.
— Покажите, где я могу переночевать, — едва сдерживаясь, процедил Саруман: ему хотелось остаться наконец одному. Вмешиваться в своеобразные внутрисемейные отношения этих двоих у него уже не было ни сил, ни желания…
* * *
По другую сторону узкого коридора нашлась небольшая комнатка, захламленная всякой всячиной. Лампа, которую Саруман принес с собой, осветила стол под окном, низкую лавку, старую прялку, пахнущий прелью сундук в углу, лежанку, покрытую соломенным тюфяком — едва волшебник бросил на него свой плащ, как из-под тюфяка выскользнуло несколько крупных, исключительно волосатого вида длинноногих пауков и стремительно разбежалось по каким-то неприметным щелям между половицами.