Великий князь и предводитель воинства российского произнес эти слова в одежде простого воина, тем самым восстанавливая через сто сорок лет связь времен, уходившую к его прадеду Александру Невскому. В этом шаге, который вызвал недоумение приближенных, отчетливо видна твердая уверенность в помощниках, и уж ни в коей мере он не свидетельствует о намерении Дмитрия Ивановича избежать ответственности за исход сражения. Но вот от следующего шага — первым ринуться в бой — великого князя пришлось удержать едва ли не силком.
«Ежели тебя одного погубим, — увещевали Дмитрия Ивановича воеводы, — то от кого нам и ждать, что по нам поминание устроит? Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря… Тебе, государь, следует себя спасти, да и нас». Настойчивость просьб возымела воздействие.
Между тем татарский богатырь, названный в одном из вариантов «Сказания о Мамаевом побоище» Темир-мурзой (или Гаврул), огромный и широкий в плечах, «перед всеми доблестью похваляясь, видом подобен древнему Голиафу: пяти сажен высота его, трех сажен ширина его». На современном языке рост татарина был около восьми метров, а объем достигал пяти метров. Через несколько веков Челубей превратится в Идолище и будет иметь соответствующий вид. «Трею сажень высота его» а дву сажень ширина его, между плеч у него сажень мужа доброго, а глава его, аки пивной котел, а между ушей у него стрела мерная, а между очи у него, аки питии чары, а конь под ним, аки гора велия». Простим писавшему явное преувеличение и согласимся в главном: на поединок с ним мог отважиться далеко не каждый. Об этом говорят и такие строки: «…Никто не смел против него выйти, и каждый говорил соседу, чтобы тот вышел, и никто не шел».
И здесь перед великим князем выступил Пересвет. Как же описывают летописцы монаха? «Этот Пересвет, когда еще был в миру, был славный богатырь, имел он великую силу и крепость, и превосходил всех своим ростом и дородством, и прекрасно разбирался в военном деле и искусстве». Итак, вовсе не старик, а опытный воин и физически сильный человек принял вызов наглеца.
— Отцы и братья, простите меня, грешного! — обратился он с поклоном ко всей рати. — Брат мой, Андрей Ослябя, моли бога за меня! Чаду моему Якову — мир и благословение. Игумен Сергий, помоги мне молитвою.
Мы вновь в недоумении: Яков, которого сам Ослябя именует своим сыном (погиб в сражении), оказывается чадом Пересвета, да и само обращение к Андрею Ослябе говорит скорее о духовном родстве, нежели о кровном. В летописях есть еще упоминание о человеке, носившем фамилию Ослябя. Звали его Григорий, и он погиб вместе с князьями белозерскими и их свитой, которые «отважно бились и друг за друга умерли». Может быть, это и есть подлинный родной брат самого Андрея?
Завидя Пересвета, Темир-мурза (назовем его так) бросился ему навстречу. Русское войско тяжело вздохнуло, и по слышались возгласы: «Боже, помоги рабу своему!» Для того чтобы съехаться с «печенегом», Пересвету понадобились считанные мгновенья. Что пронеслось в памяти богатыря? Может быть, светлый лик матери, удивительная по красоте отчина, которую поглотил дым пожаров, страдания человеческие? Может быть, предстало пред ним старческое, изрезанное морщинами лицо того, кто отправлял его на бой, твердо зная, что он не дрогнет? То мгновенье, казалось, сконцентрировало все: и боль людскую, и горечь за поруганное Отечество, и ненависть к разрушителям веры. «И ударились они крепко, так громко и сильно, что земля содрогнулась, а оба они замертво упали на землю и тут приняли конец; так же и кони их погибли вместе с ними».
Много позже появятся десятки миниатюр и картин, изображавших поединок Пересвета с татарином, на некоторых из них он лежит мертвый, подмяв под себя поверженного врага, а перстами указывает на татарскую рать.
Заколыхалось и заклокотало людское море, словно волны прилива накатывались ордынцы на русские полки. В тесноте и давке, в тысячеголосом реве и скрежете металла каждый из россиян думал лишь об одном — подороже продать свою жизнь. На живописном клочке российской земли, таком, каких множество раскидано по Руси, куда ранее судьба лишь по случайности заносила одинокого конного или пешего, коса смерти делала свое треклятое дело.
Но великого князя Дмитрия Ивановича, хотя изрядно покалечив, она обошла стороной. Не упоминается в числе убитых и имя Андрея Осляби. Он невредимым вернулся в Троицкую обитель, и уже в княжение сына Дмитрия Ивановича, великого князя Василия Дмитриевича мы находим упоминание о нем в качестве посла в Царьград. Незадолго до этого город подвергся осаде и опустошению со стороны турок, и русские христиане протянули руку помощи собратьям по вере «оскудения их ради». Император и патриарх константинопольский приняли Ослябю с великим почетом, «и прислаша к великому князю икону чудную, на ней же есть написан Спас в ризнице белой; стоит же та икона в церкви его Благовещания, на его дворе и до сего дня на левой стороне на поклонной».
После великой сечи замерло в ночи поле, и только отдаленный топот копыт и надрывное ржание свидетельствовали о том, что для двух противников оно оказалось тесным и одному из них пришлось с погоней уносить ноги с места полного разгрома, а другому оно досталось неоскверненным, в величии по-несенных ратных трудов и славы. Но наступило утро, и всем стало ясно, какой невосполнимой ценой была оплачена победа.
Объезжая 9 сентября Куликовское поле, великий князь Дмитрий Иванович сокрушенно качал головой и тяжко вздыхал. Многие из тех, кто шел с ним долгие годы к этому событию, которое он еще и сам полностью не мог оценить, лежали бездыханно на земле, над которой поднимался легкий утренний пар. Среди массы тел удалось найти и того, кто первым вступил в сражение.
— Видете, братья, зачинателя своего, ибо этот Александр Пересвет, помощник наш, благословенный игуменом Сергием, и победил великого, сильного, злого татарина, от которого испили бы многие люди смертную чашу…»
Восемь дней Дмитрий Иванович не трогался с места, пока по всей округе собирали и хоронили русских воинов в огромной братской могиле, которую избрали на холме при впадении Непрядвы в Дон. С него северная сторона, откуда пришла русская рать, пребывала в мире и спокойствии, которое сохранили ей тысячи павших.
А вот Зеленая Дубрава, где стоял Засадный полк, значительно изменила свой вид. В ней все эти дни стучали топоры, и с известной русской сметкой и сноровкой строилась церковь, которой дали название Рождества Пресвятой Богородицы. Но те же топоры выполняли и скорбную работу. Могучие дубы пошли на колоды, в которых выдалбливались вместилища, и самое большое понадобилось для Александра Пересвета. Его и других близких людей Дмитрий Иванович решил довезти до Москвы.
Перед тем как навсегда распрощаться с Куликовым полем, устроили молебен и поминовение. «Братья, бояре и князья и дети боярские, — сказал Дмитрий Иванович, — суждено вам то место меж Доном и Днепром на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за святые церкви, за землю Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите и в этом веке и будущем…» Завершается «Задонщина», откуда взяты эти слова, фразой: «Богу нашему слава». В краткой летописной повести обращение Дмитрия Ивановича к павшим и дружине переданы в авторском тексте. «Пространная летописная повесть» приводит полностью молитву великого князя, которую он завершил обращением к святой деве Марии, в чей день русские полки одержали победу. «И ты, богородица, помиловала милостию своей нас, грешных рабов твоих, и весь род христианский, умолила бессмертного сына своего. И многие князья русские и воеводы превеликими похвалами прославили пречистую матерь божию богородицу».
Но имели ли великий князь и его дружина перед собой образ той, которую воспевали? На этот вопрос ни один из летописцев ответа не дает. То, что к началу Куликовской битвы русское войско выглядело довольно внушительно и красочно, упоминается почти во всех источниках. Очевидно, церкви поделились с русской ратью множеством ценнейших атрибутов богослужения, хоругвями, стягами. С полотнищ, вышитых руками рукодельниц московских, владимирских, ярославских, коломенских, смотрели на воинов лики Спаса Нерукотворного, Георгия Победоносца, Дмитрия Солунского, архангелов Михаила и Гавриила. Они, соединенные вместе, могли служить иконостасом, но не более. В момент сосредоточения всех сил, и физических и моральных, накануне поединка российская рать нуждалась в нравственном покровительстве и заступничестве. И воины могли его обрести только в иконе Пресвятой Богородицы.