Выписка из госпитального отчета далеко не полна и все же наглядно свидетельствует о первых самостоятельных шагах женщин-врачей.
Третья Плевна с ее многочисленными жертвами открыла глаза на вопиющее пренебрежение высшего командования к медицинскому обеспечению войск. В какие неисчислимые жертвы это вылилось — широко известно. На своих полотнах В. В. Верещагин с документальной точностью изобразил труд сестер милосердия на перевязочном пункте. Здесь все казалось красным: одежда, белье, обувь, оружие. И. среди этого странного переплетения человеческих тел, отрешенности и безысходности, стонов и криков о помощи, невыносимого смрада — русская женщина. Какими силами необходимо было обладать, чтобы все это выдержать?! Очевидно, под острым впечатлением пережитого написаны стихи:
«Эти женщины принесли много пользы на главном перевязочном пункте, — оценивал труд сестер милосердия Склифосовский. — И несмотря на то, что пришлось им пережить самые тяжелые испытания в памятный день 30 августа 1877 года, они вынесли все невзгоды мужественно и работали до конца. Может быть, это был единственный пример деятельности сестер милосердия под неприятельскими выстрелами».
Склифосовский, конечно, мог и не знать, что в сражениях на реке Ломе и у Иован-Чифтлика женщины-врачи и сестры милосердия работали в непосредственной близости от поля боя. Об этом читаем в дневнике врача Софьи Бестужевой: «12 октября вместе с врачами мы подавали раненым хирургическое пособие. Там же трудились шесть сестер на самом поле сражения под огнем, которые справились с 500 ранеными». В октябре, когда прибывшая из России гвардия штурмовала Горный Дубняк, сестры милосердия Надеждина, Высоцкая, Тихомирова, Шеховская находились за боевыми порядками наступавших войск. В письме к сестре Юлия Вревская сообщала: «Я видела летящие снаряды и дым… К нам непрерывно приносили окровавленных офицеров и солдат. Весь день до поздней ночи мы перевязывали. Нас было только три сестры…»
Ни реальная опасность для собственной жизни, ни страх перед свистом пуль и разрывами снарядов не могли удержать женщин в тылу, когда решалась судьба того или иного сражения. И здесь не обошлось без косноязычия. Невежды распространяли нелепые слухи, будто бы «барыни и барышни нуждаются в сильных ощущениях».
Стремление женщин находиться как можно ближе к полю боя и окалывать помощь раненым не укладывалось ни в какие инструкции и еще менее исходило из «особенностей женской психики». Время убедительно доказало, что это был поистине исторический шаг в судьбе военно-полевой медицины.
Из полковых и дивизионных лазаретов, перевязочных пунктов, разбросанных по всей Болгарии, нескончаемым потоком шли телеги с ранеными, которых направляли в военно-временные госпитали. При постоянном недостатке транспортных средств, при «спешной и лихорадочной эвакуации» многие раненые и больные так и не смогли дождаться отправки в госпиталь, да и для тех, кто попадал в очередной транспорт, путь по каменистым дорогам становился зачастую последним.
Но и в госпитале мучения раненых и больных солдат и офицеров, выдержавших перевозку, не заканчивались. Госпитальную обстановку описывает сестра милосердия Крестовоздвиженской общины. «Госпиталь — это машина, где всякое колесо знает свое дело и идет, как его поставили и пустили. Каждый служащий знает и исполняет свои обязанности. Фельдшер обязан каждое утро перевязать больных, дать лекарство, доктор обязан каждый день навестить больных, старший врач контролирует ординатора, старшего врача контролирует всевозможное начальство, налетающее с таким громом и молнией, что, кажется, все разнесет…»
Но госпиталь — это еще и один из рубежей, где шла борьба за жизни русских воинов, за быстрейшее их выздоровление и становление, и не разносы начальства, а труд самоотверженный, о полной самоотдачей, стал на пути смерти. И не последнее слово в этой борьбе принадлежало женщинам.
Госпитальная палатка. Тусклый свет сальной свечи, стоящей в миске на грубо сколоченном столе. Деревянные нары, разделенные узким проходом, по которому едва можно протиснуться. Входит сестра, молодая девушка в скромном аккуратном костюме.
— Здравствуйте, братцы! — звучит в палатке ее звонкий голос.
Начинается перевязка. Сестра шутит с солдатами, смеется> рассказывает о новостях, и, как замечал очевидец, «по крайней мере духовное состояние больных весьма улучшается».
О возрасте сестер милосердия, принимавших участие в войне, почти ничего не известно. Среди них были и те, кто находился в осажденном Севастополе. «Старушка Карцева, — писал корреспондент Максимов, — переносит пока войну геройски». Сама же Карцева в письме родным сообщала: «Не тоскуйте обо мне. Я молодцом и, кроме начавшегося с осени ревматизма, никаких недугов не знаю».
«Премилая особа была эта госпожа Панкратова, — вспоминал один из раненых офицеров. — Женщина уже пожилых лет, простого, надо полагать, происхождения, безо всякого почти образования, она тем не менее являлась любимицей нашего барака… Какая это была хозяйка! Главным образом благодаря ей мы вовремя пили чай, вовремя обедали, вовремя угощались водочкой и красным вином».
Немного сведений сохранилось и о социальном происхождении женщин-медиков. Так, врач П. В. Цесаревский, описывая рабочий день сестры, приводит интересные подробности: «Дело начиналось в 7–8 часов утра и длилось иногда без перерыва до 10–12 часов ночи; обедать приходилось на ходу, здесь между больными, которых иногда скапливалось до 3000; иногда и спать валились здесь же, не было сил дойти до дома. Но вот уже все ушли… а наши сестры, хотя бы та же баронесса Вревская, уже сидит у кого-нибудь из раненых и пишет от него письмо к его родным, другая — Булгакова — вычесывает какому-нибудь солдату полную паразитов голову, там около особенно тяжелых больных дежурит Голицына или Корнилова…»
Как видно, война в значительной степени стерла грани социального неравенства, и рядом с представительницами знатнейших российских династий (в госпитале в Беле работали дочь сенатора Дундукова и княгиня Нарышкина) рука об руку трудились девушки, поиски высокородных родичей которых в геральдической книге привели бы к нулевому результату.
Появление женщин на войне породило серьезную нравственную проблему, и, как многие отмечали, женщины пронесли через испытание огнем свою совесть и честь незапятнанной. На этом фоне неприглядно выглядит инцидент, происшедший в лазарете Георгиевской общины. Находившийся вблизи главной квартиры, он стал объектом частых посещений Александра II. Причина — в нем трудилась очень красивая сестра милосердия, по странному совпадению носившая фамилию «Романова», которой император стал уделять особое внимание. Елизавета Петровна Карцева, старшая сестра общины, заметив это, с первой же партией раненых отправила ее в Россию. При очередном посещении лазарета Александр II, заметив исчезновение понравившейся ему сестры, прямо спросил Карцеву: «А где же сестра Романова?» Елизавета Петровна ответила: «Она уехала сопровождать больных сестер в Петербург». Царь все понял, наскоро закончил визит, сухо попрощался и покинул лазарет.